Василий Баранов - Хромой бог

— Я не против. — Роман сел на предложенный стул.

— Сейчас подогрею. Что у нас с больными. Что б ты в курсе был. В третьей палате ребята после операции. На поправку идут. В пятой — готовят к операции. Шестая — ветераны. Самая тяжелая у нас тринадцатая. И номер несчастливый. Там лежат двое парней. Полная безнадега.

— А что с ними? — Спросил он просто так. Поддержать разговор. Но какое-то беспокойство возникло в душе.

— У одного паралич нижних конечностей. Все рано скоро выпишут. Тут уж не поможешь. Врач говорит, так и будет прикован к постели до конца дней. Бедняга. Второй. Гангрена обеих ног. Павел Павлович пока отложил операцию. Ждут, мать должна днями приехать. Парню полегче будет, когда рядом родной человек. Держат на интенсивной терапии. После ампутация. Немного полежит, домой выпишут.

— Тяжелый случай. — Роман вздохнул. Сам недавно из армии, рядом были такие же молоденькие ребята. А тут парням не повезло.

— У нас здесь насмотришься всякого. Поначалу жалко, сочувствуешь, душа болит. А потом привыкаешь, сердцем черствеешь. На всех не хватает души. Ты после, часа через два сходи, посмотри. В тринадцатую загляни. Может кому что надо. Особенно неходячим.

— Сделаю, командир. — Роман приложил руку к голове, отдал честь, хотя по уставу и не положено к "пустой голове" отдавать честь. Лукаво подмигнул сестре.

— Ладно тебе, Роман. То же командира нашел. — Парень ей понравился. Красивый. Только на костыле, жаль. Но человек, сразу видно, простой, с таким несложно найти общий язык.

Клава достала из стола книжонку. Протянула Роману.

— Можешь почитать от скуки. Мужикам такое не нравится, но у меня другого нет. Я все больше про любовь читаю. И что б хорошо все заканчивалось. Боли и слез здесь нагляделась. Ты, Рома, не думай, я не самая глупая баба. Такую книгу прочтешь, и веришь, что в жизни чудеса случаются. В жизнь хочется верить.

Роман взял книгу. Тонкий переплет. Карманный формат. Удобно на работу таскать.

Мери Стюарт, — прочитал на корочке, — Девять карет ожидают тебя.

— А сама, Клава, что читаешь? В какую из карет сядешь? — Он понимал, просто в жизни так мало романтики, добра. И хочется спрятаться в мир карет и дворцов, в выдуманный мир, но такой желанный.

— Хозяйка замка Мелани. Жуть. Но интересная. Тайны, любовь. — Клава, мечтая о приключениях вымышленного мира, прикрыла глаза. Ах, где та карета, что унесет в даль безоблачную.

— Ты у нас любительница дамского чтива. — Роман не был против, пусть люди читают и такие книги. В нем говорило устойчивое убеждение серьезных литераторов, такие книги для домохозяек и пенсионеров.

— Ты зря, Роман, так о дамском романе говоришь. Многие классики писали. Только их книги не называют дамскими. Анна Каренина — обычный дамский роман. С плохим концом. Эмиль Золя. Роман из цикла Ругон — Макары. Дамское счастье. Я не люблю книги с печальным финалом.

— Тут я с тобой согласен. Я, как и ты, не люблю, когда у книги плохое окончание. И в жизни не люблю. А эту почитаю. Люблю хорошие, добрые сказки. Может, сказку о Золушке перечитаю.

— Не сказки это, а настоящая жизнь. Не то, как мы живем. Мы живем в сказке: чем дальше, тем страшнее. Дремучий лес, куда ни глянь — баба яга и кощей бессмертный. — Клавдия горячо защищала право людей жить в добром мире, пусть выдуманном, но добром. Там у людей есть право на счастье.

— Кощей Бессмертный? Так не гляди на меня. — Роман рассмеялся. Костыль не самое приятное украшение. Символ беспомощности, запаха пота и натертых до крови подмышек.

— Ну, не ты, Рома. Ты совсем другое дело. Что мы в жизни видим. Работа, дом, магазин. Скучно.

— Зато спокойно. Все идет так, как должно. Рождение детей, старость, смерть, все приходит по раз и навсегда заведенному порядку.

— Что мы видим, — продолжала Клава, — сплошная серость. Я понимаю, в жизни есть место подвигу, порой незаметному. Любовь, которую мы находим, теряем. Не знаю, как об этом сказать. Хочется чего-то яркого. И что б непременно с тобой это случилось. Мы живем в ожидании чуда.

— Конечно, — Роман улыбался. — Тебе бы хотелось так жить, как в этих книгах? Мне тоже. Хочу верить, девять карет ожидают нас. И солнце всходило и радуга цвела…

— А то! Хотелось бы. Ладно, не отвлекай. — Клава уткнулась в счастливую жизнь бумажных страниц. Разбередил душу этот санитар.

Около часу ночи Роман отложил книгу и пошел на обход палат. В коридоре тишина. Он останавливался у дверей. Прислушивался. В некоторые палаты заглядывал. Может, кому помощь нужна. Возле тринадцатой задержался подольше. Приоткрыл дверь. Услышал голос больного, заметившего полоску света, пробившуюся из коридора.

— Сестричка. Сестричка. — Тихий голос, в нем и надежда и боль.

Роман вошел.

— Не сестричка я. Брат. Медбрат. — Роман прикрыл за собой входную дверь. Прошел в палату, освещенную одиноким фонарем на дорожке за окном.

— Слава тебе, господи. Медбрат. Мне бы эту, утку. — Звучало, как мольба, надежда беспомощного на простое сочувствие.

— Сейчас сделаю. — Роман включил настольную лампу. Помог больному с судном. — Ну, вот, парень. Сейчас все сделаем.

— Наконец хоть мужик. А то знаешь, стыдно. Когда беспомощный калека. Одни бабы тут.

— Ничего. Сейчас я тут. — Как хорошо Роман понимал этого парня. Судьба бывает жестока. Смерть, которую он представлял собой, может примирить человека с жизнью. Как не справедливо. Жестоко. Аллилуя, аллилуя. И жизнь вечная. Смертью смерть поправ.

— Вот я и говорю, хоть кто-то. Хоть один человек. Не бабы. — Вот так, простой мужской шовинизм. И женщины этим грешат. Но рожают мужиков. Два народа и две религии на Земле: мужчины и женщины. Простая истина.

— А бабы — не люди? — Ромка усмехнулся. Так забавно желание тех и других утвердить свое первенство. Есть Древние и их птицы, драконы.

— Курица не птица, баба не человек. — Вот уж точно, птицы, летящие от звезды к звезде — драконы. Женщина может стать драконом для мужчины. Носить под сердцем плод и радоваться первому крику ребенка. Наседка, орлица, тигрица — все это о ней. Хранительница жизни, трепетными крыльями оберегающая свое гнездо. Та, кто позовет на подвиг. И срежет волосы с головы Самсона, лишив его сил. Так много в одном хрупком создании.

— А ты, парень, с чем лежишь. Какая хвороба? — Спросил, хоть и знал, в чем дело. Пусть сам расскажет.

— Позвоночник. Они ничего сделать не смогли. Операцию сделали, а без толку. Одна мне теперь дорога, не дальняя. — Отчаяние, тоска в голосе.

— И куда ты собрался, брат? — Вот ведь дурак, точно найдет способ покончить с собой. А ему жить и жить. Как может он, Роман, принять его в долину мрака.