Владимир Ралдугин - Викториум

— Солнце встает, казаки! — воскликнул есаул Булатов. — В седла, казаки! Зададим туркам жару!

— Туча какая, — буркнул стоявший рядом со мной вахмистр Дядько. — Этак она все небо затянет.

Я поднял глаза — и тоже увидел тучу, о которой говорил Дядько. Вот только в ее очертаниях мне почудилось нечто неправильное. И одновременно очень знакомое. Сердце забилось быстрее от поселившейся в нем надежды на спасение.

Старший лейтенант Сергей Мефодиевич Лавернь — потомок давно обрусевших французских дворян, бежавших в холодную Русскую империю со ставшей безжалостной к людям благородного происхождения родины. От предков ему досталась лишь красивая фамилия да романтическая история, которой он так любил бравировать перед барышнями еще со времен учебы в старших классах гимназии. Воздухоплавание юный Лавернь любил с детства. Он болел им после романов Жюля Верна. Мечтал подняться в воздух на аппарате, подобном «Альбатросу» Робура Завоевателя. И потому с легкой душой подал рапорт о переводе из кавалерийского военного училища в недавно созданное указом императора летное. Родителям, правда, ничего не говорил до самого выпуска. Пока не пришлось, что называется, открыть карты, явившись домой не в кавалерийском мундире, а форме, похожей на военно-морскую, только более светлого оттенка. Именно такая была установлена для офицеров недавно созданного Воздушного флота Русской империи.

Правда, как тогда, так и сейчас флот этот не дотягивал по размерам до средней морской эскадры. Командовал им всего-навсего контр-адмирал, а шефом являлся кто-то из не слишком значительных представителей царской семьи. Служба аэронавтом — или авиатором, как стали говорить в последнее время — не считалась особенно престижной. Орденов и медалей не сулила. И все равно, Сергей Мефодиевич Лавернь, воспитанный на приключенческих и фантастических романах Жюля Верна любил свою службу. Он считал, что за авиацией будущее. И те, кто стоял у ее истоков, войдут в историю едва ли не легендами.

Перелет из-под Санкт-Петербурга, где располагалось летное поле для дирижаблей Воздушного флота, до затерянного на просторах Леванта местечка Месджеде-Солейман, стал настоящим вызовом для всей команды «Альбатроса», которым командовал старший лейтенант Лавернь. Да и для самой машины тоже. Однако в этом Богом забытом местечке, как объяснил сам контр-адмирал Ваторопин, командующий Воздушным флотом, принимает неравный бой русский отряд. И местечко это, хоть и не на всех картах обозначено, но очень важно для всей Империи. А потому надо выжать из «Альбатроса» всю возможную и невозможную скорость. Только на них могут рассчитывать обороняющие это самое Месджеде-Солейман казаки.

Каким чудом казаки оказались посреди Левантийского султаната и от кого они отбиваются, Лавернь предпочел не уточнять.

Вот теперь он своими глазами видел в утренних лучах небольшую деревянную крепость с русским флагом над ней. А под стенами разномастную толпу левантийцев. Скорее всего, разбойников. Или кого-то в этом роде. Особенно выделялся среди них один. Почти голый. Потрясающий над головой мечом.

— Quel monstre! [27]— восхитился им Лавернь, опуская мощный бинокль. Он всегда любил вставить в речь пару-тройку фраз из родного языка его предков. — Вохмин, а угостите-ка его из нашего главного калибра.

— Слушаюсь, — бодро отрапортовал мичман, стоявший немного впереди командира. — Сейчас он попробует наших гостинцев.

Порядки в воздушном флоте царили достаточно вольные. Особенно когда экипажи дирижаблей находились в небе.

— Сейчас опять все кругом завоняет своим порохом, — буркнул вечно недовольный всем вокруг мичман Яшнев, отвечавший на «Альбатросе» за навигацию.

— Не опять, а снова, — отозвался повеселевший Вохмин и выпалил радостно: — Залп!

Выстрел прозвучал воистину громом среди ясного неба. Снаряд взорвался среди замерших в ожидании первого намаза турок. Он расшвырял их, оставив многих валяться на земле, словно тряпичные куклы. И самым важным для всех было то, что от голого лысого гиганта не осталось и памяти. Снаряд угодил прямо в него, как будто именно он был целью для артиллеристов дирижабля.

— Хади! — пронеслось над Месджеде-Солейман. — Хади убит!

И в тот момент шериф Али понял, что проиграл сражение. Еще не вернулись в город с черной вестью разведчики-убыхи. Те, кого он регулярно отправлял в тыл. Еще не прозвучало ни единого выстрела из русской крепости, которую он намеревался взять уже сегодня к полудню. Еще даже солнце не поднялось на высоту копья, чтобы можно было сотворить намаз. А битва уже была проиграна.

Потому что Салман-хади мертв. Убит одним-единственным снарядом, прилетевшим буквально с неба. Уже одного факта такого обстрела хватило бы многим правоверным, чтобы обратиться в паническое бегство. Но как будто этого мало, первый же залп прикончил того, кто мог еще это бегство остановить.

Шериф Али отвернулся от ненавистного ему русского форта. Тем более что нечаянный порыв ветра раздул желтый флаг с коронованным медведем. Шериф Али махнул рукой своим верным харишам. Пора садиться в седло и покидать это проклятое Аллахом место.

— Снижаемся, — скомандовал Лавернь. — Надо добавить им из пулеметов. И, Яшнев, будьте любезны приготовить наши бомбы. Раз уж взялись угощать, так по-русски. От души!

Он передал команду на снижение через медную трубу в небольшое машинное отделение «Альбатроса». Обслуживающий двигатели мичман Турманов подтвердил, что услышал его. И почти следом дирижабль заложил плавный вираж. Начал по спирали спускаться вниз.

Вот уже встали к паре пулеметов мичманы Иринушкин и Вторак. Их «гочкиссы», снабженные лентами-кассетами, не нуждались в подающем. А потом огонь вполне мог вести и один человек. Потому именно эта модель пулемета была принята на вооружение Воздушным флотом.

Но прежде чем стрелки открыли огонь из своих гочкиссов, Яшнев открыл в полу люк и кинул на головы уже начинающим разбегаться туркам первую бомбу.

— Орудие к стрельбе готово, — отрапортовал Вохмин.

— Стреляй без команды, — махнул ему Лавернь.

— Есть, — браво откликнулся тот и крикнул: — Залп!

Орудие главного калибра выплюнуло новый снаряд. Кабину дирижабля затянуло пороховым дымом. Со свистом заработали вытяжки, однако они не успевали справляться с отвратительным запахом. Потому что стрелял Вохмин все чаще. А вскоре застучали оба «гочкисса». Постепенно, несмотря на все усилия продуманной вентиляции, кабина дирижабля медленно, но верно затягивалась пороховым дымом.