Владислав Выставной - Месть пожирает звезды

Радисты, естественно, воспылали энтузиазмом, про голод забыли – и давай мастерить какой-то самодельный усилитель. Слепили, в общем. Остался сущий пустяк – залезть на эту чертову вышку и прицепить его к кабелю.

Вот я рассказываю и сразу покойного Пино, вспоминаю, как он, бедный с вышки свалился, упокой Господи его душу… Так Пино был крепкий парень, даром, что ему какие-то гады ступеньку подпилили. А те солдаты с голода уже еле ноги таскали – какое там на вышку лезть, да еще и с грузом. В общем, не хотел никто в эту саму стратосферу подниматься.

Вот построил их наш капрал и говорит: ну, что братцы, кто полезет, того, говорит, отечество не забудет. А если и забудет – то все мы, выжившие, век помнить будем, и никогда этот герой ни в чем нужды знать не будет.

Однако ж, тут не до громких обещаний, лишь бы выжить. Потому как, не полезешь сегодня – завтра не сможешь вообще с койки встать.

Ну и вызвались лезть трое добровольцев. Полезли все вместе, чтобы по очереди груз – усилитель этот – друг другу передавать. А ветер, доложу я вам, там, на этой планетке был страшный. Особенно на такой высоте. И вот где-то на полпути один солдатик не выдержал – сдуло его, несчастного с этой башни. Хорошо еще, что не он в этот момент тащил на себе усилитель. Сдуло, да… Но деваться некуда – двоим оставшимся надо было лезть дальше. Хотя они уже чувствовали: даже, если они и долезут доверху, то вряд ли хватит им сил спуститься обратно.

А снизу смотрели на них голодные товарищи – и, думаю, не друзей они там видели, а последнюю надежду свою. Ведь если бы эти дистрофики уронили усилитель, тогда не было б ни Директории, ни Пустынной Стражи. М-да…

В общем, долезли они доверху. И один солдат передал другому этот самый усилитель, для подключения. Только передал – а тут очередной порыв ветра. В общем, сдуло его. А последний солдат чудом спасся – запутался в кабеле. И подсоединил он этот усилитель, куда надо было.

Ну и радисты тут же за дело взялись: включили запись капральских кодов, зациклили их, и пошли себе лежать на койках, голодать.

На счастье, сработала задумка Старика: какой-то автомат попался на эту удочку и через три дня солдатики объедались краденой тушенкой.

А капрал наш, тогда, вроде, и осерчал сильно на Конфедерацию. И эту штуку с кодами использовал еще не раз – сначала для снабжения своих отрядов, а после, говорят, и вообще, начал вертеть армейской системой, как хотел, пока не стал всем известным Железным Капралом…

– А медаль-то здесь причем? – нетерпеливо спросил Картман. Он собрал свой автомат, но в руке осталась какая-то лишняя деталь, которую он теперь вертел с недоумением у себя перед носом.

– Так я и рассказываю, – спокойно продолжил сержант, – Прицепил, значит, солдатик этот усилитель и обратно полез. И где-то уже почти в самом низу, надо думать, расслабился – после такого-то напряжения. И тут же сорвался. Упал.

Все к нему бросились. А тот лежит, встать не может. Но живой.

И тогда капрал прослезился, встал перед солдатом на колени. И сорвал со своей шинели большую медную пуговицу. Взял он эту пуговицу и в руку солдатика вложил.

И сказал: «Солдат, ради своих товарищей, ты совершил подвиг, поднявшись в самое небо. И за это я награждаю тебя первой медалью „За взятие небес“. И отныне ты не будешь знать нужды ни в чем, и дети твои тоже не будут знать нужды. Ты только выживи, солдат». С тех пор каждый, кто получает медаль «За взятие небес», становится на полное обеспечение Директории, и дети его – тоже… А медаль, говорят, до сих пор похожа на ту пуговицу с капральской шинели старого образца…

– Странно, – сказал один из бойцов, – А я слышал, что никто в чине ниже полковника такой медали не получал…

– После этого солдата – точно, – заверил сержант, – Да и солдат этот, говорят, стал первым начальником Генерального штаба Директории. Такие вот дела.

Перед глазами Агнессы проплывали туманные образы прошлого.

…Тот, кто стоит напротив нее со скрытым маской лицом, говорит:

«– Чтобы ты знала, что я в городе, я сниму твой желтый флаг с дурацкими бубенчиками и подниму вместо него свой. Пусть он будет синий. Ведь ни у кого больше нет синего флага. Вечером того же дня жди меня под башней, я приду. Не спутаешь?

– Мне не с кем тебя путать. Ведь это только наша тайна, – отвечает она, улыбаясь.

– Только ты храни свой флаг. До моего возвращения…»

Она карабкалась все выше и выше, а капли дождя больно били ее по лицу. Она двигалась на ощупь – в полной темноте: прожектора теперь не освещали башню. Они нервно шарили в поисках ожидаемого врага.

Пусть они не сомневаются: враг придет и разберется с этими незваными гостями.

Думала ли она о том, чего стоит ее любовь? Вряд ли. В этом она мало чем отличалась от того, кого любила. И ничего в этом странного нет: не зря ведь совпали две программы, спрятанные в глубине их взглядов.

У нее не было врагов, не было друзей. Были только помощники и препятствия. Помощников она берегла, пока они могли ей пригодиться. Препятствия же безжалостно устраняла.

Видимо, так уж устроила судьба, чтобы воли этих двоих эгоистов слились в один великий, чуть ли не вселенский эгоизм. Оправдывает ли любовь те поступки, которые они совершили?

Вряд ли.

Только нужно ли чье-либо мнение двум величайшим эгоистам?

…Свой флаг она нашла по звуку. Веселому звону бубенцов, которыми играл ветер.

Флаг не упал на землю, сброшенный рукой командора. Он зацепился за кусок арматуры.

Она развернула порванное полотнище и примотала тесемками к шершавому мокрому металлу.

Надо было бы еще сорвать проклятый флаг Директории… Но в черноте ночи уже не было сил его искать…

Пора было спускать вниз. Хорошо, что эти солдаты починили лестницу. Спасибо им. Хоть они и заслуживают смерти.

Тревожно запищали установленные на боевых роботах радары дальномеров: они нащупали приближение множественных целей.

– Внимание! Приготовиться к бою! Без приказа огонь не открывать! – рявкнул Энрико в микрофон переговорного устройства.

Солдаты защелкали затворами и замерли в готовности встретить атаку неведомого противника. Они рассредоточились за массивными бетонными блоками, расставленными по всем правилам современной фортификации. Каждый солдат был обученной, натренированной и совершенно безжалостной машиной войны. Почти все были обожжены в жестоких сражениях. Но даже они теперь испытывали непреодолимый страх. И не столько страх пред смертью, сколько страх перед неизвестностью.

Ведь никто еще не знал, с каким врагом им предстоит сейчас столкнуться.

Они ждали всякого. Но то, что надвигалось на них сейчас, было страшнее всего, что приходилось им встречать на полях сражений до этого. Это нечто обладало необъяснимой властью над волей и самообладанием солдат, потому что было окутано неизвестностью и несло необъяснимый, почти мистический ужас.