Михаил Белозёров - Атомный век

— Дело даже не в Турбаевском, — таинственно заметил Славка Куоркис и снова блеснул своей белозубой улыбкой.

— А в ком?! — простодушно удивился Берзалов.

— Ну ты наивный! — воскликнул Славка Куоркис. — Цивилизация за год прирастает на пятнадцать процентов по всем параметрам!

— Сейчас уже ничего не прирастает, — уверенно ответил Берзалов.

— Что ты! — воскликнул Славка Куоркис. — Ещё как прирастает! Мы просто не знаем!

Берзалов на мгновение смутился под его напором и, чтобы скрыть свои чувства, чокнулся с Куоркисом и присосался к бокалу. А потом налил себе ещё и сунул в рот вкусное ребрышко, которое отдавало горечью. Даже другу необязательно знать его слабые места.

— Так что… выходит, появился новый Ленин или Сталин? — наивно осведомился он.

— Вот видишь, ты всё понимаешь без намеков, — обрадовался Славка Куоркис, видя в происходящем какой‑то таинственный, а главное, очень увлекательный смысл. Роман Берзалов этого смысла не видел. Трудно было уловить смысл в хаосе. Нет, конечно, я понимаю, думал он, для этого дела союзники нужны, а тем более армия, которая подчиняется уставу. Без устава мы — никуда. И страны не будет. Но с другой стороны, душа, она ведь не этого хочет, не страну возрождать, а — счастья, личного, простого, человеческого. Варя, вот! Этот простой и ясный вывод был для него целым открытием. Целую минуту он тупо смотрел в пол землянки и думал, думал, думал о ней, о не сложившейся жизни. Хотя у кого она теперь сложилась? Атомный век — одним словом. Славке вон хорошо — под каждом кустом ждут с распростертыми объятьями. Счастливому и на воде сметана, тяжело думал Роман, невольно завидуя легкости друга. А я так не могу. Полюбить я должен женщину, по — лю — бить!

— Ты чего? — всерьез испугался Куоркис.

— Да так… — встряхнулся Берзалов. — Плохо мы живём, Слава, тоскливо, можно сказать. Воевать надоело, стрелять надоело.

— Согласен, — ответил Куоркис, заглядывая ему в глаза. — Но заживём лучше. Даже не сомневайся.

— А хватит нам жизни? — усомнился Берзалов c неподдельной тоской в голосе.

Славка Куоркис с испугом посмотрел на него ещё раз и авторитетно заверил:

— Хватит! Какие наши годы?! Ещё детишек нарожаем и на твоей свадьбе плясать будем. Ну извини, извини! — исправился он, заметив, как заходили желваки у Романа.

С высоты их двадцати пяти лет жизнь казалась им безмерно длинной. Где‑то там далеко впереди ещё только маячил тридцатник, а сороковник вообще был как в тумане, не говоря уже о пятидесятилетии, до которого надо было ещё дожить. Шансы, судя по всему, были ничтожны, можно сказать, в минусовой степени.

— Ты главное, много не думай, — наивно, он со знанием дела, посоветовал Славка Куоркис. — Вредно нам думать, мы военные. Нам приказали, мы выполнили.

— Это точно, — охотно согласился Берзалов, давно сросшийся с армией позвоночником и не помышляющий о другой жизни. — Жить вообще вредно, опасно для здоровья.

— О! — обрадовался Славка Куоркис оптимистичным речам друга. — Давай за всех нас, за то, что ещё живые и умирать не собираемся, — предложил он.

— Сплюнь, — посоветовал Берзалов и потянулся за своим бокалом, в котором успела осесть пена.

Только они чокнулись, только закусили соленым рыбцом, как требовательно затрезвонил зуммер полевого телефона. Ну всё, с холодеющим сердцем понял Берзалов, не пережил я этого дня. Дёрнула меня судьба, не отвертишься. А может?.. Ещё надеясь непонятно на что, он поднял трубку:

— Старший лейтенант Берзалов слушает.

— Роман Георгиевич, — услышал он знакомый голос Калитина Андрея Павловича. — В двенадцать ноль — ноль я жду вас в штабе батальона.

— Слушаюсь, — ответил Берзалов и выразительно посмотрел на Куоркиса. — Кончился праздник, Слава, начались будни.

Куоркис всё понял:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — сказал он. — Попили пивка… — и с сожалением посмотрел на бидон, который они даже не ополовинили.

Берзалов успел ещё побриться, сменил куртку, в которой не стыдно было появляться перед высоким начальством, и с тяжёлым сердцем отправился штаб батальона. Чувствовал он, что судьба готова круто изменить его жизнь. Ну что же, думал он, не зря меня этому учили и не зря я пережил третью мировую, быть может, для того чтобы совершить… этот самый… как его… подвиг? Ох, устал я что‑то от этих подвигов. Ох, устал…

Штаб находился в Бутурлино, в старом, но хорошо сохранившемся монастыре с глубокими подвалами. Главное, что эти подвалы были сухими и чистыми. Здесь было электричество, от которого Берзалов с лёгкостью отвыкал на позициях. Да и вообще оказалось, что цивилизация — вещь хрупкая. Стоило её как следует встряхнуть, как она рассыпалась, словно стекляшка. В этом плане тот, кто быстрее привык обходиться малым, имел больше шансов выжить.

Роман Берзалов с детства жил далеко не в тепличных условиях, и керосиновые лампы для него не были в новинку. Он происходил из семьи военных. Дед был армейским разведчиком, воевал в отечественную, дошёл от Каспия до Берлина, трижды был ранен — штыком, гранатой и пулей, дважды контужен — в плечо и в голову. Роман его плохо помнил. Помнил, что он все время кашлял и долго умирал от болезни легких. Отец служил в ПВО, и вся сознательная жизнь Романа прошла на севере в гарнизонах, где финские домики утопали в снегах по крышу, где вокруг были одни голые скалы и где минимальные удобства считались вполне приемлемыми на фоне сурового климата и ограниченных ресурсов. Электричество подавалось только днём, генератор, который беспрестанно тарахтел на весь поселок, выключался в двенадцать часов ночи. Но порой и этой роскоши не было, и свечи, и трехлинейные лампы с закопченными стеклами были в ходу. А ещё в ходу были фонари самых различных модификаций: и длинные, и плоские, и с цветными стеклами, и с динамкой внутри — жужжи, не хочу, пока рука не устанет. А ещё у него была куча знакомых собак на сеновале и щенок по кличке Рекс. Хорошее было у него детство, камерное — в крохотных гарнизонах, где не было обычной городской шпаны и где в библиотеках пылились редкие книги. Однажды он до них таки дорвался и долгими ночами читал под одеялом с фонариком. Впрочем, библиотек тех хватало ненадолго — Роман проглатывал книги одну за одной, как пирожки. А ещё он научился отлично бегать на лыжах и даже в метель отыскивать дорогу домой. Летом же отец вывозил семью на юг, чаще всего в Геленджик, где они всегда останавливались по одному и тому же адресу, Киевская, 19, у Булгаровых, людей добрых и сердечных. Неделю Роман ходил по городу, как варёный. После прохладного и влажного севера находиться под жарким южным солнцем было настоящей пыткой. Он даже не загорал до того состояния, как остальные отдыхающие, потому что был блондином, только волосы ещё сильнее выгорали и становились, как снег, а кожа слегка темнела лишь на плечах. Так что когда они возвращались домой, обычно в конце августа, никто бы не сказал, что мальчик отдыхал на юге. Однако тёплое море одарило его умением хорошо плавать, а главное — нырять с маской, что потом ему весьма пригодилось в жизни.