Алексей Филиппенков - Воронка

Умываясь перед сном, он стал всё отчетливее слышать голоса родителей с кухни:

— Ты не понимаешь, что этого нам не хватает? нас трое в семье, твой сын, между прочим, тоже ест, как и ты.

— Да, я понимаю, Ирма. Я что-нибудь придумаю, и все встанет на свои места.

— Ты уже однажды придумал, когда бросил пост инспектора полиции и ушел в пекари.

— Работа пекаря не приносит мне столько скандалов и нервотрепки. Ни от кого не приходится выслушивать разного рода претензии.

— Ну, так надо было все выполнять, а не в носу ковыряться. Ты о нас подумал? Ты можешь понять, что мы стали жить хуже? наши затраты выше доходов. Я вчера взяла у Греты немного денег, потому что нужно оплачивать обучение сына, а возвращать чем?

— Ирма, не надо было брать деньги, если ты знаешь, что не вернешь. Вернер может тоже устроиться на работу, в конце концов. И вообще, тебе важно, что мы любим друг друга, что у нас есть сын, что мы двадцать лет вместе, или тебя стало коробить, что ты — жена пекаря?

— Меня коробит только одно — мой муж не в состоянии принести в дом деньги, и состояние семьи его не волнует. Ты мужчина, а Вернер еще не настолько вырос, чтобы пахать за тебя и исправлять твои ошибки.

— Найди тогда себе другого мужа, если я тебя не устраиваю. Ты изменилась, очень. Ты стала больше думать о деньгах, чем о чувствах.

— Нет, это ты изменился. Я выходила замуж за мужчину, а ты превратился в нежнейшее существо, которое печет булочки и восхищается этим. Скажи соседям, что бывший инспектор полиции сидит перед выпечкой и улыбается ей, так засмеют.

— Я просто хочу заниматься своим любимым делом. Да, я стал зарабатывать меньше, но эта работа приносит мне удовлетворение. У меня и так уже язва от прежней работы, хочешь, чтобы меня сразил инфаркт? Ты же тогда одна останешься с сыном.

— Какие мы впечатлительные, боже, пожалейте нас кто-нибудь, ха-ха-ха!

— Ирма, ну зачем ты издеваешься? Ты же только больше провоцируешь конфликт этими словами.

— Это я провоцирую? нет, дорогой, это ты «расчесал» всю эту ситуацию, когда сам себе разрушил карьеру. Это из-за твоего увольнения мы лишились льгот и теперь вынуждены волочить свое существование в бедности.

— Я постараюсь что-то придумать, я же сказал.

— А сколько можно говорить? Я это слышу уже на протяжении целого года, а вместо этого наши долги только увеличиваются. Знаешь, дорогой, у меня от твоих обещаний что-то в желудке не пополняется, как-то все равно кушать хочется.

— Я же сказал, что попытаюсь что-то сделать. Наша страна ввязана в войну, экономика развалена — чего ты хочешь? Это обстоятельства.

— У тебя, кроме оправданий, в голове ничего нет, ты живешь какими-то фантазиями, а в семье нужны деньги. Я понимаю, что от пирожных ты получаешь колоссальное удовольствие, но подумай хоть немного о семье и не будь эгоистом.

— Сегодня ночью Оливер разгружает поезд, который прибудет из Берлина. Я договорился с бригадиром, что и меня возьмут, им нужен еще один человек. Обещали заплатить.

— Хоть что-то заработаешь сегодня. Займись, наконец, мужским делом, а не валянием дурака.

— У меня спина болит, когда тяжести поднимаю, ты не могла бы мне помассировать поясницу перед выходом? А то через три часа поезд прибудет…

С этими словами они удалились в спальню. Возможно, массаж помирит их, и они поймут, что ценят друг друга вне зависимости от обстоятельств. Ведь здоровье мужа важнее тех денег, которые он может заработать. Да, деньги — это всегда хорошо, но, как всегда в народе считалось, самые понимающие и добрые люди среди бедных, а богатым и дела нет до чужих проблем. Человек, прошедший бедность, не станет указывать нищему на его место, оскорбляя, высказывать колкости в его адрес.

Вернер зашел в свою комнату и сел на кровать, размышляя о будущих планах и переваривая разговор, услышанный с кухни. Юноша понимал, что он балласт в семье и родители считают его слабым. Может быть, они разочаровались в нем. Если он отправится в армию, то родителям будет легче справиться с долгами и скопить хоть мельчайший, но капитал. Только дураку было непонятно из этого разговора, что вскоре семье придет конец. Вернер думал о том, что рано или поздно терпение матери истощится, и она уйдет от отца, и жить станет вообще невыносимо. А как быть с отцом? он останется тогда совсем один, ведь все его родственники умерли. У Отто с соседней улицы родители так же разошлись. Все началось с зарплаты и медленно перешло в ненависть родителей друг к другу, битье посуды и резкие слова в адрес друг друга. Вернер хотел всем доказать свою мужественность, но знал, что боится. Он перевел взгляд на книгу Александра Дюма «Три мушкетера», которую купил у букиниста, еле выпросив цену подешевле. Вернер мечтал стать героем этой книги — путешествия, интриги, сражения, и все это сопровождается доблестью и поиском любимой женщины. Конечно, он не понимал, что такое армия, и его предположения строились только на том, что в армии все будет легко и по-геройски. Он представлял войну романтичной, битвы он видел поэтическими страницами людской истории со страниц «Илиады» Гомера. Он мечтал, спасая на войне незнакомую девушку, умереть во имя любви, но о смерти он знал гораздо меньше, чем o самой любви. В размышлениях часы, казалось, заполнили мужеством его душу, и Вернер почувствовал какое-то непонятное высокомерие.

О том, что он записался добровольцем, Вернер поставил родителей перед фактом, даже не разрешив им высказать свое мнение. Для него боязнью было только одно — что в его отсутствие они разойдутся и семья распадется, а его даже не будет рядом, чтобы поддержать. Через неделю ему было приказано ночью явиться на вокзал по общему предписанию — поезд, идущий на фронт, подберет добровольцев в Йене.

Последняя неделя проходила, как всегда, в унизительных шутках со стороны сверстников. Накануне перед выездом Вернер хотел прогуляться по родному городу, запомнить его красоты, запечатлеть и сохранить в памяти места, на которых он никогда и не был, хоть и жил здесь с самого рождения. Ночь была восхитительной. Ветер был не то что легким, а просто воздушным, теплым и приветливым, и от его дуновения не поднимались даже волосы, только кожа слегка чувствовала его. Одинокие окна в домах еще источали яркий свет, а из центральной таверны, где очень любил отдыхать Хайнц с друзьями, доносились пьяный смех и еле различимые крики. Вернер будто заплутал в лабиринте города, а тот словно не выпускал его из своих объятий и водил по своим лабиринтам и закоулкам. Юноша вышел к длинной аллее в центральном парке, который тянулся почти через весь город. Парк был украшен красивыми скамейками по сторонам, через каждые 15 метров. Деревья опутывали его, словно в оранжерее, и даже днем здесь всегда была тень, которая создавала романтику, и молодые влюбленные всегда могли приходить сюда, чтобы почувствовать тепло друг друга, побыть в любви и тишине, слушая только шелест листвы и пение птиц. Проходя через парк и разгоняя ногами листву, Вернер заметил сидевшую на одной из скамеек девушку, и услышал, как она всхлипывает. Она была старше его лет на десять, держала в руках белый конверт, роняя на него слезы, и Вернер просто не мог не спросить ее о наболевшем: