Виктор Точинов - Великая степь

Водяной Верблюд на этот раз не отпрянул, и не сразу бросился наутек в иные времена. И не попытался изолировать источник опасности вневременным коконом. И даже не лягнул. Он плюнул. Озлобленно, далеко, метко.

Громадный сгусток плевка летел со сверхзвуковой скоростью, но импульсы от «двойки» неслись навстречу еще быстрее, и попадали в цель, и корежили управляющие цепи Верблюда, разрывая одни из них и замыкая новые. Верблюд становился иным. Верблюд вопил от боли, и ухо человека не могло слышать этого вопля, но на многие сотни километров окрест у людей появилось странное чувство — словно вниз по хребту им вели самым кончиком, самым заточенным до невидимости жалом клинка — и клинок этот в любой момент мог податься вперед, ломая позвоночник взрывом убийственной боли.

А потом все кончилось.

Пульс стучал в виски, как конские копыта, а потом оказалось, что это действительно копыта, потому что Лягушонок их увидел — копыта и бабки нескольких лошадей, а больше не увидел ничего, голову было не поднять, да ему и наплевать, кто сидит на спинах этих коней, езжайте себе, как ехали, мы вас не трогаем, вот и езжайте… Пальцы его, впрочем, чуть дрогнули, словно попытались потянуться к раскаленному на солнце автомату. Рефлекс чистой воды. Чистой… Воды…

А затем кожа бурдюка льнула к треснувшим губам, и рука осторожно придерживала его голову, и — появилась вода, сначала просто стекавшая по подбородку, потом Лягушонок глотнул, и глотнул еще, и пил, захлебываясь, а потом желудок скрутила судорога и вода хлынула обратно, но это было не страшно, потому что воды оказалось много… Мелькнула мысль, что в жизни таких чудес не бывает, и что он уже умер, и по какой-то ошибке в списках угодил чуть выше, чем положено — мелькнула и тут же исчезла.

Потом он попытался взглянуть через плечо на Багиру, ничего не получилось, мышцы шеи не поняли или не поверили, что умирать от обезвоживания и коллапса не придется. Лягушонок вдруг сообразил, что голос, звучавший в его ушах, — говорит по-русски. Он посмотрел на говорившего. Тот оказался Андрюхой Курильским. Сомнения в реальности чуда окончательно рассеялись. С этим раздолбаем Лягушонок был достаточно хорошо знаком, чтобы понять: в ангельском воинстве Курильскому не светит даже должность последнего обозного солдата…

Смысл слов бывшего сослуживца Лягушонок стал понимать чуть позже.

— …ну я Васе-то и говорю, Скоробогатову: езжай, мол не сомневайся, не оставим Сашку на берегу пропадать, о чем разговор…

Лягушонок наконец смог с помощью Андрея сесть, прислониться спиной к каменному обломку и посмотреть на Багиру. Она тоже пила из бурдюка, который ей подавал молодой парнишка-сугаанчар. Что-то не так оказалось у парня с руками, что-то не в порядке. Но что — Лягушонок понять не смог. Курильский продолжал:

— Но что ты Ирку вытащишь… никто, извините, и подумать не мог. Не повезло ей, месяц прохромает, не меньше…

Лягушонок попытался сказать ему, чтобы раскрыл пошире глаза и убедился, что хромать Багире всю оставшуюся жизнь, — но не смог. Губы, язык, гортань — не слушались. Он попытался покрутить пальцем у виска — тоже не получилось. Впрочем, собеседник и без того понял значение красноречивого взгляда.

— Нога оторванная — чепуха, — заявил Андрей с великолепным апломбом хирурга, пришившего на законное место не один десяток утраченных ног. — У нас тут знахарь на кочевье объявился, ему такое вылечить, как два пальца… В смысле, как восемь… Вон, на Саанкея гляньте. Каково? Паренек, повинуясь короткой фразе на языке сугаанчаров, показал кисти рук. На левой было пять пальцев. На правой — восемь.

— Во! Видали? Фирма веников не вяжет. Айболит энд Компани. А сутки назад пацан пластом лежал, к Тенгри-Ла собирался… Так что все путем будет. Этот Айболит говорит, что через полгода три лишних пальца отпадут, а еще через год одну лапу от другой не отличишь… Ты чего, Сашка?!

Лягушонок смотрел на Багиру странным взглядом, значение которого Курильский не понял. Она попыталась что-то сказать, ничего не вышло, из крохотных трещинок на губах показались алые капельки крови — и смешались с каплями воды… Тогда Багира успокаивающе кивнула головой.

— Так что все путем, сейчас чуть оклемаетесь, поедем к нам, отпуск вам всяко по здоровью положен, а может, и насовсем останетесь, сколько пахать-то на дядей в больших погонах, дом заведете, детей опять же…

Ира Багинцева слушала успокаивающий трёп Курильского и улыбалась — не обращая внимания на кровь и лопающуюся кожу на губах…

«Двойка» не рушилась. Она растворялась, как растворяется кусок рафинада, угодивший в кипяток. Серые плитки облицовки уже исчезли, сквозь слой пузырящейся едкой слизи виднелся каркас из стали и бетона — похожий на скелет кошмарного динозавра, вставшего в агонии на дыбы.

Каркас расползался, проседал внутрь — почти беззвучно, лишь шипение доносилось до завороженных этим зрелищем людей. Холм быстро уменьшался по высоте, расползаясь на все большую площадь. Даже здесь, в двух километрах, воздух был пропитан едким химическим запахом. Земля подрагивала.

— Ну ни хрена себе… — Протянул Стасов. Других слов у него не нашлось.

Майор Кремер отвернулся от бесформенного месива, в которое превращалось стоившее многие миллиарды чудо техники. Припав к биноклю, он всматривался в озеро, пытаясь увидеть знакомый двугорбый силуэт там, откуда прилетел чудовищный заряд.

Ничего.

Только бескрайняя серая гладь сливалась на горизонте с синим небом. И лежала с трех сторон , протянувшаяся на тысячи лет и тысячи километров. А позади — Девятка, задуманная и существовавшая лишь как придаток к погибшему техническому монстру… Монстр умер. Надо было жить дальше.

— Поехали обратно, — сказал Кремер. — Не на что тут смотреть. Дел очень много…

Великая Степь, Прибалхашье

24 августа 1972 г.

— Знаешь, что мне все это напоминает? — спросил Паньков. — Кирпич! И не из глины-сырца… Сдается мне, что наш нынешний хреновый силикатный кирпич веков через пятнаднать-двадцать во что-то примерно такое и превратится… Похожей трухой и рассыплется…

Буялов уселся на край шурфа. Размял беломорину, продул мундштук, закурил. Сказал язвительно:

— И что теперь? Сменишь специальность? Рванешь в археологи? И сразу — переворот в науке. Диссертация «Силикатно-кирпичные заводы Великой степи II века до нашей эры». А то еще можно в уфологи податься. Прилетели зеленые человечки в тарелочке, да и поделились космическим умом-разумом — научили аборигенов кирпичи лепить. Хреновые, правда. Силикатные.