Николай Чадович - Особый отдел и пепел ковчега

– Трудная у вас жизнь, – на всякий случай пересаживаясь подальше, посочувствовал Кондаков. – Так и шизофреником недолго стать.

– А что делать? Я иногда, конечно, позволяю себе расслабиться. То носок у соседа по раздевалке украду, то случайному прохожему поджопник дам. Глядишь, и полегчало на душе.

– Неужто на производстве не воруете? – без всякого подвоха поинтересовался Кондаков.

– Зачем же здесь воровать? Говорю вам, я от каждой тонны молока свой навар имею. В конце месяца тридцать штук набегает. Чем не жизнь! Хотите, я вас фирменным йогуртом угощу? Офигенная вещь.

– Против йогурта возражений не имею, – ответил Кондаков. – Если он, конечно, без цианистого калия.

Гробовщик Осипюк, человек столь же импозантный и основательный, как и его штучный товар, назвал совсем другие причины, не позволявшие ему общаться с Окулистом.

– Мы с ним в казарме на одной шконке спали, – говорил он, угощая Цимбаларя водочкой, настоянной на палисандровых стружках. – Только я внизу, а он на втором ярусе. И с самого первого дня Степанов почему-то невзлюбил меня. Впрочем, он почти всех ненавидел. Даже нашему ротному коту хвост отрубил. Чуть что, в драку кидался… Полюбуйтесь. – Поддёрнув рукав сорочки, Осипюк продемонстрировал тонкий розовый шрам, тянувшийся от сгиба локтя к запястью. – Это он мне писалкой так заделал. Я после чуть инвалидом не стал. До сих пор пальцы до конца не сгибаются.

– Что ему за это было? – спросил Цимбаларь.

– В мориловку посадили. Он, если посчитать, из четырёх недель две в карцере проводил. Уже тогда было ясно, что путного человека из него не выйдет. Перед освобождением он мне прямо в глаза сказал: дескать, особо не радуйся, когда я откинусь, всё равно тебя пришью. Вот такой у меня был сослуживец. Не дай бог с ним опять встретиться. Уж скорее бы вы его замели.

– А давайте мы вас вместо подсадной утки используем, – со свойственной ему прямотой предложил Цимбаларь. – Сначала сделаем так, чтобы Степанов узнал о вашем местонахождении, а потом подкараулим гада и накинем ему на голову мешок.

– Нет уж, увольте! – категорически возразил Осипюк. – Если я делаю гробы, сие ещё не значит, что мне невтерпёж туда лечь… Вы лучше с Приходько потолкуйте. Это, наверное, единственный человек на свете, к которому Степанов испытывал хоть какое-то душевное расположение.

– А кто он? – осведомился Цимбаларь, не встречавший такой фамилии в списке сослуживцев Окулиста.

– Замкомандира нашей роты, – пояснил Осипюк. – Капитан. Сердечный, между прочим, мужик, хотя и служил в поганом месте. Поговаривали, что он сам был не без греха. Если бы не Приходько, от Степанова, наверное, и костей давно бы не осталось. Он его и защищал, и подкармливал, и из всяких некрасивых историй вытаскивал. Как к родному относился.

– Где же нам этого Приходько искать? В Дальневосточном военном округе?

– Он здесь, в Москве. Уволился из армии. Служит мелким чиновником в какой-то префектуре. Мы пару раз встречались. Я ему даже гроб со скидкой обещал. Можете срисовать его данные. – Осипюк раскрыл объёмистый кляссер, на страницах которого вместо почтовых марок были помещены визитные карточки.

К отставному капитану Приходько, с которым теперь были связаны все надежды на поимку Окулиста, опергруппа отправилась в полном составе, за исключением разве что Вани Коршуна, занятого свободным поиском.

Встреча должна была состояться во время обеденного перерыва, то есть на все дела отводился час времени.

Приходько был приветлив, моложав, сохранил военную выправку, и даже такой знаток человеческих душ, как Кондаков, не мог разглядеть в нём никакой червоточинки.

Он прекрасно помнил и времена своей службы в дисциплинарном батальоне, и рядового переменного состава Степанова, к которому до сих пор сохранял тёп– лые чувства.

– Он был очень похож на моего младшего брата, погибшего по собственной глупости в шестнадцать лет, – рассказывал Приходько. – Такой же вспыльчивый, ершистый, неустроенный. Бывало, гляжу на него, и комок к горлу подступает. Вот я и выделял его среди других, хотя делать это строжайше запрещалось… А почему Степановым интересуется милиция?

– Разве вы сами не догадываетесь? – Кондаков задал встречный вопрос.

– Признаться, нет… Наверное, опять что-то натворил?

– Скорее наворочал… Как волк в овечьем стаде. – В голосе Кондакова появились металлические нотки. – О подвигах вашего Степанова расскажет наша сотрудница Людмила Савельевна.

– Кроме всего прочего обладающая несомненным эпическим даром, – добавил Цимбаларь, пока остававшийся как бы в тени.

Кратко, без эмоций, строго придерживаясь фактов, Людочка рассказала о нынешней деятельности Степанова, больше известного под кличкой Окулист, и в подтверждение своих слов предъявила фотографии его жертв.

– У меня просто нет слов. – Выдержки Приходько хватило лишь на то, чтобы просмотреть первые три-четыре снимка. – Никудышными мы оказались педагогами. Не разобрались в человеке… А он из мелкого пакостника превратился в кровожадное чудовище.

– Не надо казнить себя, – сказал Кондаков. – Горбатого, как говорится, могила исправит. Не верю я во все эти бредни о перековке. Человек не волк. Его не обезвредишь, вырвав клыки и когти. Зло, однажды поселившееся в человеческой душе, неискоренимо. Рано или поздно оно себя покажет.

Людочка прокомментировала эти слова так:

– Пётр Фомич высказывает свою личную точку зрения, не во всём совпадающую с положениями современной криминальной психиатрии.

– Почему вы обратились именно ко мне? – спросил Приходько.

– Мы надеемся, что вы поможете нам выйти на след Степанова, – сообщил Кондаков. – Только не говорите, что с армейских времён вы с ним ни разу не встречались.

– Встречался, почему же… Какой мне смысл вас обманывать. Однажды, чисто случайно, мы буквально столкнулись с ним на Павелецкой площади. Меня ещё удивило, что под его курткой был бронежилет. Я в своё время понюхал пороху и в таких делах разбираюсь. Степанов сказал, что работает в частном охранном предприятии и сейчас идёт домой после дежурства.

– Когда это было?

– Да месяца три назад. В самом начале осени.

– Изменился ли он с тех пор, как вы виделись в последний раз? – спросила Людочка.

– Конечно, – кивнул Приходько. – Из мальчика превратился в мужа. Заматерел. Я сразу обратил внимание на внешнее спокойствие Степанова. Раньше его глаза бегали, как у шелудивого щенка. А теперь от бурных и неуправляемых эмоций не осталось даже следа.

– Ничего удивительного, – заметил Цимбаларь. – В Новосибирской школе киллеров с ним работали весьма опытные психологи.