Юрий Брайдер - Гражданин преисподней

— А не кажется ли вам, что стало светлее? — сказал вдруг Венедим, в разговор Кузьмы и Юрка не вмешивавшийся по причине совершенно иных взглядов на природу.

— И вправду! — Кузьма оглянулся по сторонам. — Давайте-ка погасим свет.

Людям, родившимся и выросшим в мире полного мрака, никогда не видевшим не то что солнца, а даже луны, людям, полагавшимся больше на слух и обоняние, чем на зрение, чудом казались даже вот такие скудные сумерки, едва-едва позволявшие разглядеть друг друга.

Возможно ли такое — нигде не горит ни один факел, ни один фонарь, а ты идешь себе, не боясь провалиться в первую попавшуюся яму или расшибить обо что-нибудь лоб? Скажешь потом кому-нибудь — не поверят!

Нет дороже награды, чем этот чудесный миг, когда смутная надежда сменяется наконец уверенностью, когда приходит осознание победы, когда начинаешь уважать самого себя.

Колонны здесь стояли редко, да и выглядели как-то худосочно. В тусклом свете серебрилась пыль, волнуемая в воздухе легким ветром. Трудно было поверить, что сейчас они находятся не в какой-нибудь очередной пещере, а в теле пусть и сверхъестественного, но живого существа. И тем не менее это было так.

Начался подъем — длинный и пологий. Никаких колонн здесь уже и в помине не было. Светлело чуть ли не с каждым шагом, и скоро у них заслезились глаза. Восторг распирал людей, но они боялись проронить лишнее словцо, дабы не сглазить удачу, дабы случайно не накликать новую беду.

Шаг, еще шаг — и им открылось небо!

Все, что они знали прежде, весь опыт бурной жизни, все печали и радости, все чудеса Шеола были ничто по сравнению с этим грандиозным зрелищем.

Море изливающегося сверху света, казалось, пронизывало все насквозь, делая прозрачным и невесомым не только окружающее пространство, но и все материальные предметы, включая людей. Они просто растворились в этой бездонной голубизне.

Вид небесного свода был столь гармоничен, чист и прост, что чувства, испытываемые людьми при его созерцании, нельзя было определить иным словом, кроме блаженства. Ведь недаром, наверное, многие народы поклонялись небу как божеству.

Чуть позже пришло понимание того, что вновь обретенный мир состоит не из одного только неба. Присутствовала здесь и твердь — серая, местами почти бурая, плавно-холмистая, напоминающая застывшую на булочке сахарную глазурь, не имеющая ничего общего с той прежней землей, о которой рассказывали люди, по счастливой случайности пережившие Черную Субботу.

Не было на этой новой тверди ни рек, ни ручьев, ни лесов, ни лугов, хотя в ложбинках проблескивали лужицы воды и кое-где росла высокая жесткая трава, похожая на свиную щетину.

Трудно было смириться с мыслью о том, что это всего лишь шкура живого существа — грандиозного порождения неведомых вселенских далей, зыбким облаком странствовавшего в космической пустоте и внезапно смертоносной метелью обрушившегося на случайно встретившуюся (а может, и заранее облюбованную) планету.

Знало ли это чудище о цивилизации, погубленной им? Вряд ли. Разве заботит человека участь мельчайших живых существ, гибнущих при каждом его шаге, при каждом вздохе, при каждом глотке воды, при каждой гигиенической процедуре?.. Что такое род человеческий в масштабах вселенной, где ежесекундно вспыхивают и гаснут тысячи звезд, где время и пространство жадно пожирают друг друга, где проваливаются в тартарары целые галактики и где ничего не значит даже сам этот левиафан, возраст которого, возможно, превышает даже возраст солнца? Ничто! Гораздо меньше, чем ничто…

Существо таких масштабов не может стать для людей ни врагом, ни другом, однако, соединившееся в единое целое из мириада разрозненных частиц, оно начинает функционировать — не только питаться и расти, но и защищать себя от любого вредоносного воздействия, будь то живая материя или энергия слепой природы вроде вулканов и ежедневных приливов. Недаром ведь левиафан снизил силу тяжести до приемлемых для себя размеров и отодвинул подальше луну.

Был ли новый хозяин планеты Земля разумен? Трудно сказать. Но, во всяком случае, его разум был несовместим с разумом человека.

Но отныне им предстояло жить вместе — левиафану и человеку, галактическому чудовищу и ничтожному микробу.

— Э-э… да тут сторожа, — пробормотал Юрок, справившийся наконец с переполнявшим его чувством восторга.

Пронзительный свет земного мира, к которому глаза выходцев из преисподней еще не успели приспособиться, мешал детально осмотреться, но темнушник тем не менее оказался прав. Со стен и потолка свисали химеры, ничем не отличимые от той, что недавно погубила Герасима Ивановича Змея.

Были они совершенно неподвижны и внешне напоминали огромные причудливые сталактиты, но путники хорошо знали, сколь обманчиво это впечатление. В самый неожиданный момент химера могла развернуться, как стальная пружина, обрушиться, как камнепад, и овладеть намеченной жертвой раньше, чем та успеет зажмуриться от ужаса.

Люди невольно замедлили шаг, но молчальник обухом топора толкнул Серко в спину — топай, дескать, дальше.

Светляка поддержал и Юрок.

— Не задерживайся, приятель, — сказал он. — Хиляй веселее. Сам же говорил, что химеры выходящих не трогают. Вот и докажи это на деле.

Волхв покорно кивнул и своей странной дергающейся походочкой, переставляя ноги как циркули, двинулся вперед. Без всяких происшествий миновав последнюю из химер, он приостановился и сделал приглашающий жест рукой — пошли, мол, за мной.

— Молодец, проскочил, — облегченно вздохнул Юрок. — Ну тогда и нам пора двигаться…

Как ни печально, но эти слова оказались последними в его многогрешной, хотя в общем-то достойной жизни.

Топор, которым беспрестанно поигрывал молчальник, вдруг повело в сторону, и его лезвие глубоко вонзилось Юрку в затылок. Звук при этом получился негромкий и краткий, словно скромный девичий поцелуй. Умеют светляки точить свои топоры, ничего не скажешь!

— Вот те на! — ужаснулся Кузьма. — Да как же это ты, а?

— Случайно, — раздался из-под капюшона глухой и спокойный голос, уже однажды где-то слышанный Кузьмой (вспомнить поточнее мешало душевное потрясение). — Шустрый очень, вот и подвернулся…

— Нет, не случайно! — догадался Кузьма и от этой внезапной догадки весь похолодел. — Ты это нарочно сделал!

— Спокойно! — Прежде чем кто-либо успел ему помешать, светляк овладел пистолетом мертвого Юрка. — Стой на месте, Кузьма Индикоплав. С пяти шагов я и во тьме не промахнусь, а уж при свете и подавно.

Только теперь Кузьма вспомнил, кому мог принадлежать этот голос. Как же, как же… Обитель Света, полумрак огромной кельи, черные иконы, мерцание багровых нечеловеческих глаз.