Норби (СИ) - Валентинов Андрей

По Луне я соскучился, даже там, за стратосферой, не довелось ее повидать. И вот пришла, и тень стали резче, и сердце бьется сильнее.

Я посмотрел на одну из теней, что проступила слева, такая же острая и холодная, как полумесяц в недоступном небе.

– Думаешь, Фогель, я все не просчитал? Не взвесил? Да я каждую ночь об этом думал, когда ты засыпала, а я лежал рядом и пялился в потолок. Все я продумал, и раз, и два, и три. Но выходило каждый раз одно и то же.

Тень молчит, безмолвствует в небе Луна. Пусть! Все ответы уже даны.

– Если бы ты вернулась в Штаты, тебя бы сразу взяли в оборот, причем даже не мы, а Гувер-извращенец. На кого-то требуется свалить измену и гибель нашей агентуры. Мы с Леграном свои, нас обвинять опасно. Всех потянем за собой, вплоть до Государственного секретаря. Стеттиниус – зверь битый, не рискнет. А вот ты – идеальная фигура.

Тень Анны еле заметно дрогнула. Она понимает все и без меня. Эмигрантка, сотрудница трех разведок, обманувшая доверие приютившей ее страны. Шум поднимать никто не станет, разберутся тихо, и никто даже не вспомнит о Мухоловке.

– Мог я поступить по-другому? Мог, Анна, мог! Если бы я сказал, что ты – моя жена, и ткнул бы им в нос свидетельство о браке, они бы отступились. Но тогда бы нам пришлось ехать на бензоколонку в Монтане – или исчезнуть где-нибудь посреди Европы, с концами и на многомного лет.

Думал я об этом, думал! Но стать нелегалом, значит потерять все. Деньги нажить можно, но вот Конспект уже писать не придется. Падать с вершины, а потом ползать внизу, не смея поднять головы. Хуже смерти, гораздо хуже.

Тень совсем близко, и я начинал чувствовать манящий запах ее кожи, губ, пальцев. Леграна искусили враги, я искусился сам.

– Не в том я виноват, Фогель, что отступил, не шагнул вместе с тобой в бездну. Виноват в том, что даже не предложил тебе это, тогда бы все было честно. А я не смог, испугался и твоего «да» и твоего «нет».

Я долго не отводил взгляд от белого серпа за окном, когда же обернулся, тень уже исчезла. Никого, только призраки за спиной. С каждым годом их будет становиться больше и больше, и никто их не сможет прогнать.

«Нет, Норби. До моих песен ты еще не достучался». Не достучался, но она добавила «еще». Значит, мог? Почему она так сказала? Почему?

Спать боюсь. Вторую ночь снится мертвый волк.

Он увидел Серебристую дорогу, что простерлась над всеми мирами, и невольно ускорил шаг. Залитый холодным лунным светом путь притягивал и манил. Все, что он еще помнил, исчезало без следа, растворяясь в трепещущем желтом огне. Хотелось одного – скорее добраться, почувствовать под подошвами неверное серебро и идти, идти, идти.

«Квадриллион, – промелькнуло в исчезающей памяти, – каждому придется пройти свой квадриллион».

Не пустили, хотя до лунного серебра остался всего один шаг.

– Не сейчас! – голос-гром рассек темное небо. – Обернись!

На какой-то миг он вспомнил сам себя. Антон Земоловский. Антек. Антек-малыш. Обернулся – и увидел белую тень, совсем близко, возле острого края пропасти, над которой стелилась дорога.

– Антек-малыш.

Теперь уже не вспомнил, теперь услышал. Шагнул ближе и сквозь неясную пелену сумел разглядеть лицо – молодое и одновременно старое, в глубоких морщинах. Еле заметно шевельнулись с трудом различимые губы.

– Последняя милость, Антек-малыш. Мне разрешили тебя подождать. Попрощаться.

Тот, кто был прежде Антеком, понял. Поглядел на близкий Лунный путь.

– Разве тебе не туда?

– Нет, – тень едва заметно колыхнулась. – Дорога – пусть к Спасению, долгий, но его можно пройти. Ты сумеешь, Антек-малыш. Мне – вниз, там – вечная война…. Каждому – свой приговор. Прощай.

Голос звучал все тише, тень бледнела, становясь подобной редкому туману. У него же, напротив, прибыло сил. Мара, Марта Ксавье. Он не спас ее там, не спасет и здесь. Ничего не изменить.

Ничего?

– Вместе! – крикнул он, протягивая руку сквозь туман. – Война – так война!

Ее пальцы были холодны, словно лед, но он сжал их из последних сил, боясь отпустить. Обернулся.

– Эй, слышите? Мы – вместе!

– Спасение, – пророкотал голос-гром. – Иного шанса не будет!

– Не вздумай, Антек-малыш, – прошептали ее губы. – Оставь меня, оставь!

Он не слушал. Ее рука – в его руке.

– Где тут ваша пропасть?

И шагнул первым.

За ней пришли перед рассветом, когда так сладко спится, а небо на востоке уже начинает белеть, и вот-вот запоют первые птицы. Стены монастыря толсты и крепки, шагов она не услыхала, но все равно проснулась за несколько мгновений до того, как заколотили в дверь. Успела полежать с открытыми глазами и даже вспомнить, куда повесила платье.

– Otkryvaj!

Испуганно пискнула Хильда-соседка. За ней уже приходили – в 1933-м, когда штурмовики Рёма по спискам брали активистов компартии. Отец успел скрыться, арестовали маму и семилетнюю дочь. Хильду вскоре освободили и отправили к дальним родственникам, но та давняя ночь снилась ей постоянно, заставляя кричать сквозь простыню.

– Otkryvaj, govoryu!

Соланж де Керси встала, накинула легкое платье, провела расческой по коротко стриженым волосам. Защелка на двери несерьезная, сейчас ударят посильнее, и придется вызывать мастера. А тот сейчас занят, у него праздник по случаю получения жалования – «zapoj».

– Иду!

Крикнула по-русски, понадеявшись, что не перепутала буквы. Открыла щеколду, отступила на шаг. Дверь открыли рывком, и тут же в лицо ударил белый луч фонаря.

– Grazhdanka Kersi? Sobirajtes. S veshami!

Соль хотела пояснить, что здесь она не Керси, а Ган, причем не по собственной воле, но решила не спорить. Nachalstvu vidnee. Плеснула из графина на полотенце, протерла лицо и руки. Брать почти что нечего, но и это малое некуда положить. Сумкой она так и не обзавелась.

– Возьми мой чемодан, – негромко проговорила Хильда.

Соседка тоже встала, завернулась в простыню и, прислонившись к холодной стене, наблюдала за происходящим. Не услышав ответа, сама достала из-под кровати маленький фибровый чемоданчик, вытряхнула вещи на одеяло.

– Бери, Зофи. Передачи не скоро разрешат.

Соль, поблагодарив взглядом, собрала свой нехитрый скарб, сунула в нагрудный карман серебряную икону Святой Девы Монсальватской. Заминка вышла с орденом. Он невелик, в красной коробочке, обтянутой изнутри шелком, но не класть же Krasnoe Znamya в чемодан. Так ничего и не решив, взяла коробочку в руку.

– Skorej! Skorej!..

Возле двери поставила чемодан на пол, оглянулась.

– Ротфронт, Хильда!

– Ротфронт, камрад Ган!

Думала, наденут наручники, но сопровождающие лишь взяли чемодан. Орден так и остался в руке.

– Poshla!

И повели коридорами.

То, что она в Москве, Соль поняла, услыхав за плотно задернутым шторкой окном автомобиля памятный, ни с чем не перепутать, трамвайный звонок. Сопровождающий, плотный мужчина в хорошо пошитом штатском костюме, и бровью не повел, Соль же суетно пожалела, что так и не обзавелась зеркальцем. Даже если в тюрьму, нельзя же чучелом выглядеть! Достала расческу, неуверенно покрутила в руке.

– Успеете, – буркнул тот, что в штатском. – Будет время.

За лобовым стеклом мелькали улицы с редкими в этот ранний час авто, звенели трамваи, а потом машина куда-то повернула и покатилась вниз. Небо исчезло, сменившись бетоном и камнем. Желтые электрические лампочки осветили путь. Спуск кончился, сменившись ровным бетонным полом, потолок резко ушел вверх. Водитель нажал на тормоза.

– Выходи!

Их встречали двое в форме с малиновыми петлицами. Тот, что постарше, с орденом, таким же, как у нее. Сопровождающий поставил на пол чемодан, попытался что-то сказать, но орденоносец, нетерпеливо махнув рукой, повернулся к Соль. Заговорил по-немецки, чисто, почти без акцента.