Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Акрион сглотнул пересохшим горлом.

– Мой отец – Киликий из Аргоса, – возразил он неуверенно. – Его все знают, он известный актёр. А царь... Как я мог убить царя? Я ведь спал.

Акрион сцепил руки, ощутив, как лопается покрывавшая кожу бурая короста.

– Я ведь спал, – повторил он с отчаянием.

Кадмил мрачно покачал головой:

– Ты стал жертвой колдовства. Ночью, во сне пришёл ко дворцу. Магия задурила твою голову, заставила думать, что всё вокруг – спектакль, а ты в нём протагонист. И должен поразить мечом антагониста. Знаешь ведь, что это такое?

Акрион кивнул. Он знал. Каждый актёр знал, да и каждый человек, кто хоть раз бывал в театре. То есть, буквально – любой житель Афин.

– Ты и сыграл, как требовалось, – Кадмил невесело усмехнулся. – Выложился на полную. Профессиональная деформация, ничего не поделаешь. Потом тебя хотели схватить стражники, но тут рядом случился я. Слишком поздно для покойного Ликандра, признаю. Что ж, зато сумел вынести из дворца горе-протагониста. Ну, и сюда принёс, когда ты отключился. Прилетел, приземлился во дворе, втащил в дом. И вот мы здесь.

Акрион переступил с ноги на ногу, обвел взглядом стены андрона, раскрашенные в два цвета. На дальней стенке неподвижный бело-красный Зевс, как всегда, побеждал неподвижного бело-красного Кроноса, пронзая его острым пучком неподвижных молний.

– Так я, выходит, убийца? – спросил Акрион. Ему вдруг стало невыносимо душно.

– Отцеубийца, если быть точным.

– Я не царский сын! – простонал Акрион. – Мой отец – Киликий. Из Аргоса…

Кадмил вздохнул.

– Почтенный Киликий всегда мечтал о наследнике, – поведал он сочувственным тоном. – Но не сложилось. Пятнадцать лет назад он взял в дом подкидыша. Мальчику было примерно восемь лет от роду, и он не помнил ничего, кроме своего имени: Акрион. Киликий воспитал паренька, научил театральному ремеслу и никогда не рассказывал, что усыновил его. Так вы и жили до сегодняшней ночи.

Акрион вдруг почувствовал, что ослабли колени. Он шагнул обратно к кровати и опустился на голое ложе – матрас так и остался на полу.

– Словом... – Кадмил помедлил. – Прискорбно сообщать такие вести в столь неурочный час... Но ты действительно царевич. Акрион Пелонид, сын царя Ликандра и его супруги Семелы.

Акрион уперся локтями в колени, сжал виски грязными от чужой крови пальцами. «Не верю, – подумал он с ожесточением. – Не может быть. Колдовство, убийство – ещё ладно. Но царевич? Я?! С какой стати? Отец бы ни за что не скрыл такого. Мы с ним похожи. Я, как он, стал актёром... Все знают трагиков Киликия и Акриона. Да и сам царь с царицей – разве они бы терпели разлуку с сыном столько лет? Вздор. Обман».

– Я тебе не верю, – сказал он решительно, выпрямляя спину. – Это всё мне приснилось. А ты, кто бы ты ни был – шарлатан и обманщик. Должно быть, опоил меня чем-то накануне, а потом, когда я уснул, измазал руки кровью... Или вроде того.

Кадмил наклонил голову и прищурился. Акрион почувствовал себя уверенней.

– Знаешь, – добавил он окрепшим голосом, – иди-ка отсюда подобру-поздорову. Не знаю, что тебе нужно, но ты явно задумал какую-то мерзость.

Кадмил, поджав губы, издал неодобрительное кряхтение. Поддёрнул ремни странной заплечной сумки, сел рядом на ложе.

– Послушай, Акрион. Всё это неожиданно, я понимаю…

Акрион посмотрел на него с неприязнью.

– Но факт остается фактом, – продолжал Кадмил. – Ты – царский сын. В детстве тебя отлучили от семьи. Стёрли память – кустарной, варварской магией... Впрочем, неважно. Ты вырос, стал актером, заслужил славу и уважение. Но вот пришел несчастный день, вернее, несчастная ночь. Тебя околдовали. Подставили. Заставили убить отца. Поэтому ты не виновен в его смерти. Виновны другие – те, кто наслали чары. Теперь твой удел – месть. Ты должен отомстить за то, что враги сделали с тобой и с твоим великим родителем...

– Пошел вон, пройдоха! – перебил Акрион, вставая. – Не то раба позову, чтобы тебя выставил.

Кадмил тоже поднялся на ноги. Акрион невольно сделал шаг назад: его собеседник словно бы стал выше ростом. И без того тёмные глаза совсем почернели, лицо застыло, будто театральная маска. Маска гнева.

– Переполнена грудь: не найти соразмерного слова! – проговорил Кадмил громко и медленно. – Злонамеренность мысли блудливой верховенство взяла! О мой царь, о мой горький поверженный царь, как оплачу тебя? Что скажу я над телом твоим?

Голос его изменился, стал низким, звучным. Каждое слово падало, как кусок скалы в море, и жгло, как горящая плеть.

Акрион вдруг ощутил страшную тоску. Пропали все прочие чувства: злость на того, кто назвался вестником богов, смятение от его рассказа, страх расплаты за преступление. Осталась только тоска по убитому. Такая боль навалилась, такая мука, что, казалось, даже солнце в окошке потускнело, выцвело до мертвенной лунной бледноты. Царь, мой царь! Что же теперь? Ведь он погиб, мёртв, и больше не встанет!

Кадмил продолжал строго и печально:

– Сирый сын предо мной – словно конь молодой в тяжком упряге судьбы. О мятущийся разум, о гнев, о злодейство неизреченное!

Акрион опустился на колени, задыхаясь от горя и раскаяния. Как может быть такое? Почему он убил собственного отца, зачем не остановил удар? Лучше бы себе руку отрубил! Лучше бы не становился актёром, чтоб изображать нелепые страсти, не учился обращаться с оружием в эфебии! Ему бы рабом, рабом от рабыни родиться, или грязным псом, или червём! Вовсе бы не рождаться на свет!

– Слову богов да внемлет сей муж сиротливый, – говорил тем временем Кадмил, возвышаясь над рыдающим Акрионом. – Ныне же Феб солнцеликий изъявит знаменья тебе. Имеющий взгляд да слепым не пребудет, и сердцу доверится пусть.

Акрион скорчился на полу, царапая каменные плитки. Горе раздавило его: во всём мире не осталось ничего, кроме его беды и его вины. Беда была огромной, но вина превосходила её бесконечно, и сердце с каждым ударом хотело разорваться, чтобы только больше не чувствовать боль.

Из последних сил он взглянул на Кадмила. Знамения? Аполлон явит ему знамения? О чём идёт речь, разве знамения могут вернуть отца?..

Вестник богов опустился рядом, подогнув колено, и сказал обычным голосом:

– Даю срок подумать до заката. Если Аполлон не ошибся – парень ты решительный, и всего этого так не оставишь. За час до заката найдешь меня у Диохаровых ворот.

Он распрямился и вышел. Тёмная одежда при ходьбе издавала шуршание и тихий звон.

«О, дай мне сил, Аполлон, – думал Акрион, глотая слёзы. – Что теперь делать? Дай мне сил...»

Парнис. Четвёртый день месяца таргелиона, одиннадцать часов после восхода, то есть немного раньше описанных событий.

Заложив руки за спину, Локсий стоял у окна и разглядывал вересковые заросли на склоне горы. Он был красавцем. Эталоном крепкой мужественной красоты: высокий, плечистый, поджарый. Смуглая, почти коричневая кожа, аристократический нос, скульптурный подбородок, густая поросль чёрных волос. Про таких говорят «прекрасен, как бог», хотя вообще-то эллины испокон веков изображали Аполлона совершенно по-другому: кудрявым юношей в расслабленной позе.

«Впрочем, – думал Кадмил, глядя Локсию в спину, – до обоих типажей мне с моим ростом и телосложением – как до Спарты пешком. А может, любой бог рано или поздно становится прекрасным, и я тоже через лет через триста подрасту, раздамся в плечах, буду повелевать народами... Хотя, пожалуй, это будут очень маленькие народы – при моих-то способностях».

Он откашлялся и продолжил начатую речь:

– Словом, зачинщика мы нашли. Алитея – дело рук царицы Семелы. Она давно увлекается религией. Покровительствует жрецам, частенько их принимает у себя, ведёт беседы. Устраивает мистерии. По её настоянию за городом построили здоровенный храм – специально для культистов алитеи. Кстати, есть информация, что Семела балуется магией.