Андрей Рубанов - Живая земля

На восемьдесят восьмом остановились отдышаться и попить.

– А этот клиент… – спросил Денис, – он кто?

– Не знаю, – ответил Глеб. – И знать не хочу. Знаю, что у него денег – валом, и звать его Постник. То ли прозвище, то ли фамилия… Но у таких каждый год новая фамилия. Вообще, про клиента у нас говорить не принято. Даже среди своих пацанов. Мало ли по какой причине человек на сотый этаж забрался? И вниз не хочет. Может, он в десяти странах к смертной казни приговорен… Или просто людей ненавидит. Одно могу сказать – таких, как он, много и все они сумасшедшие. Так что – когда дойдем, ничему не удивляйся…

– А откуда у него деньги?

– Слышь, – печально сказал Глеб. – Если взялся за рюкзак – о таких вещах никого никогда не спрашивай. Понял, да?

– Да.

Глеб пил, как спортсмен: набирал в рот, смачивал горло и выплевывал. На пыльном полу вода скатывалась в мелкие шарики.

– Говорят, – неохотно продолжил он, – до искоренения Постник был очень богатый, и этаж, где он сейчас сидит – девяносто первый, – это был его этаж. Собственный. То есть ты понял, да? Он всегда там жил. Верхние уровни обесточили, а он не захотел спускаться. Сам знаешь, когда башни расселяли – много чего случилось. Народ помельче, обыватели – сразу послушно спустились, со своих тридцатых и сороковых. А вот те, кто жил от шестидесятого и выше, кто своим трудом наверх пробился, – с ними была проблема. Многие не поверили, что башни отключат. Представь – всю жизнь работать ради светлой квартиры, в двенадцать комнат, на семьдесят пятом, и вдруг тебе говорят – выходи, живи как все, на десятом, в коммуналке, с пятью соседями… У многих в голове не укладывалось. Люди сидели до последнего. Сами себе воду таскали, дровами топили, при свечах жили…

– Я тоже печку топил, – сказал Денис. – Хорошо помню. И свечи помню. Мне пять лет было, когда мы с матерью спустились.

Студеникин остановился.

– Отдохнем. Тут уже совсем хорошо. Безопасно. Сними рюкзак, присядь.

Он включил фонарь и протянул Денису мятый кусок бумаги.

– На вот. Нашел недавно. Подарок тебе.

Денис расправил плотный, обгоревший с одного края лист, увидел знакомые буквы. В свете фонаря переливались, мерцали одиннадцать элегантно начертанных знаков, приплывших из волшебного легендарного прошлого. Из времен, когда все были сыты, веселы и думали, что никто никому ничего не должен.

«Самый-Самый».

– Обложка, – сказал Студеникин. – Номер пятый, за две тысячи сто третий год. Это ведь был журнал твоего отца, да?

– Да, – ответил Денис. – Спасибо друг.

Крались по непроницаемо темным коридорам. На всякий случай и для общей тренировки Денис считал повороты, но после четвертого поворота угодил мокрым лицом в паутину, судя по всему – огромную, она облепила нос и щеки густыми омерзительными хлопьями; пока отрывал, плюясь и шепча ругательства, – сбился со счета.

Идти по ровной горизонтальной поверхности, после лестницы, было забавно, ноги гудели и сами собой поднимались выше, чем нужно.

Потом в лицо мощно ударило сырым сквозняком – коридор вывел в огромный, залитый лунным светом атриум. В прозрачной крыше зияли дыры, осколки битого пластика усеивали пол и сверкали, как льды под северным сиянием.

Центр зала украшала скульптура: мужчина атлетических форм полулежал в воздухе, его поза удивила Дениса и даже на несколько мгновений всерьез захватила: одна полусогнутая нога свободно заброшена на другую, левая крепкая рука под запрокинутой головой, правая поднята, палец указывает в зенит. Черный, огромный, гениально изваянный памятник абсолютному покою, невинному пересчитыванию равнодушных звезд.

– Вот так они и жили, – презрительно сказал Студеникин. – Полулежа. Метились пальцем в небо. Пока сами себя не погубили… – Он положил руку на плечо Дениса, кивнул на изваяние. – Хорош, правда? Знаешь, как называется?

– Скажи.

– «Безмятежность», – торжественно произнес Глеб. – Работа скульптора Гриши Дно. Оригинал. Внизу мне сразу дают за нее десять тысяч червонцев. А в Англии работы этого периода стоят по два-три миллиона фунтов.

– Десять тысяч, – пробормотал Денис, пропустив мимо уха информацию о фунтах. – Давай займемся.

– Займись, – небрежно разрешил Студеникин. – Она весит полторы тонны. Гриша Дно работал только в бронзе. Я прикидывал вытащить ее через крышу, на тросе, грузовым вертолетом. Рейс грузового вертолета стоит три тысячи червонцев. Еще тысячу – разрешение на полет над городом. Еще пять – сунуть кому надо, чтоб не задавали вопросов. И пятьсот пилоту – за молчание.

– Итого, девять с половиной.

– Правильно. Глупо возиться за пять сотен.

– А я бы повозился, – тихо произнес Денис. – Большое дело, хорошие деньги.

– Ну и дурак, – мрачно сказал Глеб. – Сказал тоже: «большое дело»… Мой тебе совет: не лезь в большие дела. Никогда. Таскай балабас – целее будешь.

В словосочетание «большое дело» Студеникин вложил столько ядовитого презрения, явно выстраданного, что Денис мгновенно поверил своему товарищу. Не на сто процентов, конечно, – но поверил.

Правда, почти столько же презрения Глеб вложил и в совет насчет балабаса.

Теперь он стоял возле одной из широких дверей; подняв лицо вверх, махал кому-то рукой.

Дверной замок щелкнул. Распознавателя нет, сообразил Денис. Древняя система: возле входа видеокамера, а внутри экран и кнопка. Увидел своего – впустил. Внизу, на вторых и третьих этажах, теперь тоже у многих так. Распознаватели выходят из моды. Умные двери, впускающие своих, а чужих не впускающие, были популярны до искоренения, когда заросшая стеблями Москва наслаждалась изобилием и безопасностью. А сейчас все иначе. «Своих» мало, «чужих» много, каждый «свой» завтра может стать «чужим», и наоборот. Поставишь умную дверь, с распознавателем, а потом придется каждый месяц заново настраивать наивную автоматику, ничего не понимающую в человеческом коварстве.

Денис, впрочем, недооценил владельца старинной охранной системы. Внутри, по стенам просторного коридора, висел не один экран, а два десятка; просматривался весь атриум, и безмятежная скульптура великого Гриши Дно, и затянутые паутиной коридоры, и даже лестница возле входа на этаж.

– Доброй ночи, – вежливо сказал Глеб.

Открывший дверь был худ, бородат, от него пахло немытым телом и – густо – некой туалетной водой, из тех, что продаются в «Торгсине» по три червонца за маленькую скляночку.

– Ага! – скрипучим голосом воскликнул бородатый и захихикал. – Барахлишко приехало! Заруливай, мил-человек. И дружок твой тоже пусть заходит… Гостям рады…

– Это Денис, – сказал Глеб. – Я про него тебе…