Константин Соловьёв - "Нантская история"

— Этот район в моем секторе, — заметил Ламберт, — Обстановка тут и верно весьма скверная. В хорошую ночь — до полудюжины мертвецов. Когда я шел, заметил несколько… подозрительных людей. К счастью, на меня они не напали.

«К их счастью, — подумала я, — Определенно, к их».

— Ну, местные-то нас не трогают, — Бальдульф осклабился, обнажив провалы между зубов, — Знают, кто здесь живет… Я же тут, господин капитан, без малого двадцать лет отработал. Ей-Богу, многие себе охотнее пальцы на руках обгрызут, чем сюда сунутся.

— Отчасти поэтому я сюда и пришел.

— Слушаю вас, господин капитан! — Бальдульф вновь вытянулся.

— Когда меня оформили капитаном в Нант, вы уже служили здесь. И я всегда считал, что вы один из опытнейших моих людей. Не смущайтесь, Бальдульф, это и верно так. Я часто обращался к вам за советом и не припомню ни одного случая, когда не поблагодарил бы за него потом судьбу.

Бальдульф кивнул, явственно польщенный.

— Стараюсь, господин капитан. Я родился и вырос в Нанте. Это не просто город, это мой город. И эти улицы — они тоже мои. Я знаю, как и к чему здесь все. А некоторым вещам ведь и в училище не обучат, только на шкуре понять, на деле… — Бальдульф немного осекся, видимо пытаясь понять, не слишком ли грубо это прозвучало, — Я имею в виду, господин капитан, что опыт — он всегда надобен.

— Верно, верно. Извините, не буду садиться за стол, не хочу оставить вас без стула. Постою здесь. А вы садитесь. Сегодня я вновь пришел к вам за советом.

Интересная штука — капитан просит совета у отставного сержанта.

— Клаудо, вина! — приказала я.

Клаудо, подволакивая ногу, отправился к шкафу, трясущимися руками вытащил графин с вином и налил полный стакан. Несмотря на движения эпилептика и пляшущие пальцы, он не пролил ни капли. Ламберт, забыв о чем говорил минуту назад, отстраненно наблюдал за ним со смесью удивления и отвращения на красивом породистом лице потомственного барона фон Роткирха. Его можно было понять. Клаудо выглядел достаточно неказисто чтобы произвести впечатление, более того — он выглядел омерзительно. Высохшая пародия на человеческое тело, облаченная в потерявшие цвет лохмотья, прыгающая, хромающая, дрожащая, со скошенной набок бугристой головой и кожей, похожей на подгнившую колбасную обертку. Глаза у Клаудо были мертвые, пустые. И отвратительно человеческие. Когда они ворочались в своих глазницах, казалось, что слышишь тихий скрип.

Интересно, что они увидели, эти глаза, в тот краткий последний миг божественного понимания, когда аппарат нейро-коррекции наложил на него Печать покаяния пятой степени, испепелив половину мозга и превратив когда-то думающее человеческое существо в безвольную куклу? Мне всегда казалось — они увидели что-то значительное. Что-то такое, после чего навсегда остались пустыми стеклянными бусинами, оплавленными изнутри жаром последней, кипящей в сознании, мысли. Клаудо подошел к моей кровати и склонился надо мной, подставив стакан к губам. Очень неудобно пить из стакана, если ты лежишь на спине и не можешь даже приподнять голову. Но с этим можно освоиться, если практиковаться пару лет. Со всем можно освоиться.

Вино горчило на языке, оставляя маслянистый серный привкус и рождая легкую изжогу. Оно ползло по пищеводу вниз медленно, как лава, но его рожденное в земле и вызревшее в винограде тепло пробиралось в мельчайшие щели моего тела, наполняя голову легким хмельным ветерком, сладким и бодрящим.

— Это Клаудо, наш сервус, — сказал Бальдульф, заметив взгляд капитана Ламберта, — Он, конечно, выглядит неважно… Прямо скажем, паршиво он выглядит. Но работу свою знает. Запах от него не самый приятный, но мы привыкли… Для Альберки его купил. Я ведь иногда из этой дыры и выбираюсь, а ей уход нужен, нянька… Рожа у него мерзкая, но он безобиден и трудолюбив, как божья пчела.

— Пустое, — ответил Ламберт, мотнув головой, — Я видел столько мертвецов, что равнодушен к ним, пусть даже они расхаживают по дому. Извините, я задумался. Вы знаете Собор Святого Дометиана?

Бальдульф наморщил лоб.

— Был в нем на Пасху, господин капитан. Но не могу сказать, что часто там бываю — путь отсюда приличный…

— Не знакомы, случайно, с его настоятелем, отцом Гидеоном?

— Нет, сомневаюсь. Не тот я человек, господин капитан, чтоб настоятель одного из великих соборов Нанта со мной дружбу водил. Разве что мельком видел, да и за то не поручусь.

— Хороший собор, — рассеянно сказал Ламберт, разглядывая свои закованные в сталь пальцы, которые, без сомнения, могли переломить человеческий позвоночник одним небрежным щелчком, — Не из тех, в которых служит сам епископ, да и уступает многим современным, но у графа на особом счету.

— Конечно, знаю. Как не знать.

— Святой Дометиан всегда был покровителем Нанта. И нынешний граф, которому я имею честь служить, названный в его честь Дометианом Нантским, всегда испытывал особое отношение к этому собору. К примеру, все службы Его Сиятельство посещает исключительно в этом соборе. И выдает ему достаточно денежное вспомоществование. Ну, для вас это тоже не секрет. Может, вы не служили в палаццо графа, но вы знаете улицы, а улицы — это что длинные языки, они все знают и все донесут… Я говорю об особом отношении графа к собору Святого Дометиана только лишь потому, чтоб вы поняли важность всего произошедшего. Или абсурдность, как угодно. Извините, я пустился в детали, забыв о сути. Дело в том, что вчера на улицах произошло нечто странное.

— Убийство? — предположил Бальдульф осторожно.

— Нет. Кража. Странная кража, Бальдульф. Я подумал, что вы с вашим опытом поможете мне разобраться в этом деле, поскольку сам я, даже продумав день напролет, так толком и не понял, что из этого выйдет.

Кража?

Бальдульф выглядел разочарованным, да и я тоже почувствовала, как легкий охотничий азарт, облизнувший сердце горячим собачьим языком, уступил место раздражению. Кража! Этот город лжет, убивает, торгует собой, грызет чужие кости, испуская едкую ядовитую слюну, разъедающую камень, он вечно голоден, вечно болен, вечно воет от страха и ненависти, вечно скулит с разорванным брюхом — слишком беспомощный чтобы когда-либо очнуться, слишком жалкий чтобы наконец умереть…

На прошлой неделе в соседнем квартале поймали убийцу. Мелкий трусливый выродок. По крайней мере достаточно трусливый чтобы не связываться с взрослыми. Он убивал детей. Бездомные мальчики и девочки, играющие в пыли, серые и скрюченные от недоедания, болезней и ядовитого смрада улиц, с хлипкими птичьими костями и светлыми тоскливыми глазами умных обезьянок — вот на кого он охотился. Несложное ремесло. Он ловил их ночью, отводил в укромное место и поступал с ними так, как обыкновенно поступают с добычей на охоте. Свежевал, вскрывал и доставал то, что еще могло служить. Детская плоть, аккуратно упакованная в криогенные контейнеры — вот что он забирал с собой. Некоторые уличные лекари охотно берут их. Истолченная печень мальчишки, сожженная с можжевельником — отличное средство против застарелого артрита и перхания в легких. А если смешать три доли истертого в порошок позвонка и одну долю настойки из проваренной в уксусе селезенки, можно получить верное лекарство от катаракты и ноющих ног. Шнурки из волос девочек охотно берут на амулеты, а глаз в баночке с консервирующим раствором, выставленный возле двери — проверенная защита против кражи.