Близнецы - Анастасия Завитушка

71

Вова так сильно изменился. Отрастил бороду, как дедушка. Лицо покрылось полосами морщин, что было совершенно не нормально для двадцати восьми лет. Если бы я встретилась с ним при свете дня, просто не узнала бы. Без сознания он пробыл около двадцати минут, я даже успела перекусить бутербродом, деловито разглядывая свои труды. Под своими трудами, я подразумеваю, пристёгнутого по рукам и ногам Вову, обездвиженного и теперь казалось, такого жалкого. Его голова лежала подбородком на груди. И из-за рта стекала обильная кровавая слюна. На улице уже начало светать, поэтому мне не потребовалось зажигать свет, когда я притащила его сюда. Теперь я светила на него китайским фонариком. Тратить зарядку телефона жалко, тем более что я планировала провести здесь не меньше часа. Всё зависело только от того насколько быстро он придёт в себя.

Вова дышал практически бесшумно, хотя время от времени и проскальзывал нездоровый свист. Я надеялась, что причина не в алом пятне на плече. Телефон я оставила в доме, поэтому понятия не имела, сколько на самом деле прошло времени, мне всё же показалось, что смертельно долго. Я замёрзла и устала, и уже подумывала о том, чтобы вернуться в дом. Наверняка я услышу, когда он придёт в себя. Как только до моего уха долетят грубые матерки, значит, очнулся, но на самом деле, я просто боялась, что, вернувшись обратно, я не застану его здесь.

В боку что-то кололо, спина болела, в руках появилась слабость, но никаких предродовых симптомов не было и это хорошо. Малыш плавно двигал ручками и ножками. Я это чувствовала и меня это успокаивало. Я словно убеждалась, что иду в правильном направлении.

Я сложила несколько досок, которые приволокла сверху и уселась на них. Это всё же было лучше, чем стоять на ногах. Может стоит похлопать его по щекам, чтобы он поскорее очнулся? Но касаться его мне катастрофически не хотелось, поэтому я предпочла смиренно ждать.

Спустя некоторое время Вова дёрнул головой и застонал. Я сразу же выудила из кармана приготовленный травмат и нацелила на него. А фонарик положила на доски, так чтобы его луч попадал прямо на Вову. Он харкнул смачный красный плевок, закашлялся. И только потом поднял свои пустые безжизненные глаза и устремил ничего не значащий взгляд на меня.

– Какие люди, – усталым, но наигранным тоном произнёс он, обнажая окровавленный оскал.

– Всё! Слышишь? Всё! – я не узнавала свой голос. Какой-то слишком высокий, беглый и дрожащий. Я должна успокоиться и сделать всё как надо. ОНО ведь ждёт.

– Ты сейчас развяжешь меня и возможно, я убью тебя безболезненно, – изрыгнул он.

Я кивнула, потом помотала головой, словно человек только что осознавший, что всё бесполезно, как бы ты не старался.

– Нет, теперь будем играть по моим правилам, – наконец-то я смогла успокоиться и говорить вполне себе нормально.

Он рассмеялся, но при этом не сводил с меня глаз. Он понял, что для него шутки закончились.

– Тебе не жить, глупая сука, – он дёрнулся, начиная злиться по-настоящему. Но в его глазах я смогла уловить нотки отчаяния и… страха.

– Хорошо, – это я говорила скорее себе, чем ему, – Хорошо, – я убрала пистолет обратно в карман. Это насторожило Вову, – Ты скажешь мне, где дети.

Снова окровавленный оскал.

– А если нет? Убьёшь меня? Не забывай, убьёшь меня, убьёшь и своего любимого Сашечку.

– Нет, – я прошла в дальний угол, туда, где ставила до этого стул и подняла с пола плоскогубцы, ручки которых были ледяные словно лёд, – Я не стану тебя убивать.

Увидев пассатижи в моих руках, он лишь усмехнулся и закатил глаза, как бы говоря, мне плевать, делай что хочешь.

– Я вырежу твоего ребёнка прямо из живота и отдам на съедение волкам. И ты всё это будешь видеть, – говорил он будничным тоном, – А потом я тебя трахну. Я буду тебя трахать, пока ты будешь умирать.

Я пропустила его слова мимо ушей. Обошла за спину. После нагнулась и отогнула его указательный палец левой руки. Открыла плоскогубцы и всунула его палец между зажимом.

– Что ты делаешь? – он, будто какой-то профессионал изумился над дилетантом.

– Я спрашиваю, что ты сделал с детьми? И где они находятся? – я надавила на ручки пассатижей. Поначалу несильно, как бы приспосабливаясь, но и это вызвало у него крик боли.

– Хуя с два, я тебе что скажу! – проорал он, запрокидывая голову назад и трясясь всем телом, – Соси мой хер, тупая шлюха!

На этот раз я сжала ручки со всей силы, в зажиме послышался треск, будто расколовшийся грецкий орех. Вова взвыл, выплёскивая на меня новую порцию матов, а потом… рассмеялся.

– Ты скажешь. У тебя ещё много пальцев. А у меня много времени, – вымолвила я, преступая к следующему пальцу. Указательный теперь стал похож на полу-синею, полу-красную сосиску, с полосками вмятинами от рельефа плоскогубцев. При этом Вова продолжал смеяться, хотя, как я заметила, из его глаз текли крупные слёзы. Я снова сжала пассатижи.

– Давай, давай, я уже почти кончил! – в конце своей реплики он заорал благим матом, так что вены на висках и шее вздулись.

– Говори! – приказала я, не расслабляя инструмент. Мне не нужно было видеть его глаза, чтобы понять, как ему больно и страшно.

– Сука! Сука! Я убью тебя!

Я расслабила плоскогубцы. Меня это уже начинало злить. И что теперь? Ты его отпустишь? Убьёшь? Что? Я снова сдавила пассатижи. Что ж если он желает иметь переломанные пальцы, его право, но он не выйдет отсюда, если не скажет, где дети.

– Дети? Где дети? Тебе надо просто сказать и тогда я прекращу это, – произнесла я на полном серьёзе.

Вновь послышался хруст. Какие же всё-таки хрупкие у него кости, удивлённо подумала я. Вова вновь заорал, уже не смеясь, а плача.

– Хватит! Хватит!

– Говори!

Я убрала плоскогубцы и обошла его, чтобы видеть глаза. В них не осталось и капли от былой наглости и насмешливости, только боль, отчаяние и безумие.

– Ты не понимаешь, – начал он надломленным голосом, – Это всё Она, – он кивнул в сторону лестницы. Я невольно бросила туда взгляд. На самом деле до лестницы было всего около двух метров, но создавалось ощущение, что чёрный треугольник под ней, так далеко, будто ты стоишь в каком-то коридоре и смотришь в самый дальний