Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Чучело кота зашевелилось, закряхтело, неспешно поднялось и прыгнуло со стола. Но генератор не был включен! Почему труп ожил?

Ветхон, всего минуту назад решивший подкрепиться, разинул рот в предвкушении вяленой колбасы и хлеба, но моментально забыл об обеде. От изумления он вжался в стул и замер. Кот шагал по полу в сторону Пантелея, а трубки, по которым в тело животного поступала оживляющая жидкость, волочились за ним. Однако трубки оказались довольно коротки, ведь затея Ветхона по оживлению мертвых животных предполагала, что кот будет слегка дергаться или издаст парочку звуков. А тут такой прорыв! С другой стороны, прорыв прорывом, но без генератора кот не должен был даже шелохнуться!

Ветхон от страха ли, но почти не разумея, швырнул в животное бутербродом и поджал колени.

Кот сделал еще пару шагов, и длина основной трубки достигла предела. Кот дернул лапой, потом еще раз, и шланг выскочил из ящика с генератором, а сиреневая жижа, находящаяся в шланге, стала заливать мастерскую. Кот остановился, посмотрел мертвыми глазами на шланги, торчащие из лап. Он наклонился, лизнул один из них. Его мотнуло вперед. Утеряв из поля зрения свои конечности, кот тут же позабыл о них и продолжил двигаться к Пантелею.

Чашка, что чучеловед сжимал в руке грохнулась в ветошь, горой лежащую на обеденном столике. «Мастер трупов» вскочил на ноги, и в этот момент из пасти котяры вырвалось злобное шипение: он явно намеревался напасть на своего создателя.

Два других, все еще живых кота, пойманных учителем-чучеловедом в один день с тем, что по непонятным причинам только что ожил, в безумии метались в своих клетках. В животных, как и в самом Ветхоне, буйствовала паника. Коктейль из особого состава, заставляющего работать нервные каналы даже в умерщвленном теле, делал свое дело: кот двигался; однако Пантелей не обрадовался, он в полнейшем и неконтролируемом ужасе бросился бежать.

Пантелей выскочил на улицу, добежал до калитки, врезался в нее (какого черта она оказалась закрытой?), грохнулся на спину и запрокинул голову, чтобы оценить опасность. Кот мягко ступал по полу мастерской. Пантелей перекатился на пузо и, выглядывая из-за перьев травы, стал наблюдать. Кот сделал еще несколько шагов, на этот раз с явной задержкой, а последний шаг дался тому жутко долгими усилиями, и вот в конце концов кот застыл. Теперь, если бы не была перемазана в оживляющий коктейль его шесть, он сошел бы за мохнатую куклу. Ветхон подполз чуть ближе. В течение минуты кот обмяк, расплылся поверх собственных конечностей. Теперь кот напоминал некое вязкое вещество, испещренное волосками шерсти. Похоже оживляющая жидкость растворила его внутренности. Изо рта, пузырясь, выступила сиреневая пена. Вскоре он стих и больше уж не дрогнул.

Ветхон поднялся на ноги. Он пытался осознать происходящее, но пока не решился вернуться в мастерскую. Угроза в виде злобного трупа кота вроде как миновала, потому в голове чучеловеда закружились догадки.

Кот, трубки, генератор… Но ведь двигатель не запускали! Пантелей только планировал сделать это! Что же произошло?!

Экспериментатор-чучеловед старался объяснить себе пугающее оживление кота. Сходу разрешить задачу не выходило, потому как голова чучеловеда вместе с круговертью предположений подалась в пляс головокружения. Ветхона мутило, и подкатывала тошнота, а мысль из рациональной превращалась в фантастическую и даже сумасшедшую.

Опять он надышался галлюциногенов! Случался уже подобный казус, да и не раз. А может быть никакой кот и не оживал вовсе?..

Ветхон стоял во дворе своего дома и наблюдал, как стены мастерской поплыли, а ветви деревьев, словно чаинки, заваренные кипятком неба, стали пускать витиеватые течения, неспешно окрашивая небо в свою заварку.

Пантелей присел на траву. Зеленая подстилка показалась ему чем-то мягким, пуховым. Мужчина распластался на земле, нечаянно сравнивая себя с жижей кота, минуту назад растекшегося на полу в мастерской. Учитель тонул в мягкости воображаемой перины, но вот неприятность — истома угасала, тревога росла и ширилась. И вот уже нагрянула госпожа паника.

Пантелей попытался ухватиться за край пуховой ямы. «Она сожрет меня!» — кричала его неврастеничная натура. Но пуховый край оказался тонким и ломким, как пленка льда, схватившая ночной прохладой лужу. Ветхон подтянулся, лед отломился и растаял в руках, но сразу обратился в легкий пух, поднялся, улетел. Тогда Ветхон попытался закинуть ногу повыше: но та отяжелела. Казалось будто она была каменной и весила не один центнер. Нельзя было ее даже приподнять. Чтобы оторвать пятку от земли ему пришлось конкретно поработать. От напряжения он кряхтел и потел. Капельки пота подпрыгивали с кожи и, обратившись в тот же пух, улетали. Вдруг нога стала легкой, и сама взметнулась ввысь. Теперь только туловище мешало ногам утащить чучеловеда в небеса. Кое-как Пантелей уложил невесомые ноги на контур ямы. С невероятным усилием ему удалось зацепиться за ее край. Стенки ямы теперь показались чучеловеду прочными и холодными. Наконец, Пантелей выбрался. Сил почти не осталось. Он тяжело дышал, но вот что странно опять он почувствовал этот кисло-гнилой запах…

Он встал на ноги и окинул взглядом уже знакомую местность.

Растительность имела сиреневый оттенок. Или нет, она была почти синей, и каждый листочек или травинка застыли, словно нарисованные. Стремилось уносилось ввысь на добрую сотню метров высокое глянцевое здание почти без окон. Это был дом, в котором он жил. Перед парадным входом его жилища раскинулась равнина, на которой «рыдали» сотни живых тварей, навеки прикованных к питающей их живой почве.

Пантелей знал это место. Он бывал здесь десятки раз в своих сновидениях.

— Я дома, — прошептал Ветхон и улыбнулся. — Я дома!.. — повторил он.

Подбежал Фистель, его питомец. Крохотные крылья на огромном и неуклюжем теле существа с грустными глазами затрепетали. Крылья скорее были некой насмешкой и не предназначались для полетов. Здесь мог летать лишь господин, лишь Галахан. Вряд ли от радости, скорее от благоговения крылышки склонились, и Фистель покорно прижал свою огромную голову к земле.

Господин трепал скользкую чешуйчатую голову громадины, осматривая свои владения и наслаждаясь видом. Здесь было красиво! Не так, как привычно большинству людей, но красиво по-особенному. Здесь была мечта! Здесь осуществлялось задуманное. Ветхон, забывший что-то свое, что-то важное, чувствовал здесь эту атмосферу. Здесь его душа оживала, здесь витали мечтания.

Фистель бывший трусливым и нерешительным, по крайне мере, был свободен. Лишь еще трое местных обитателей фауны, кроме Фистеля, имели привилегию передвигаться по скорбному сине-бурому миру, по скорбной Галахирии. Почва не была их тюрьмой.

Другим же повезло много меньше: животные рождались, росли и угасали, — все в одном конкретном месте. В месте, куда с самого рождения вросли их лапы.

Галахан посмотрел на свои ладони — они блестели. Свет грязно-желтого солнца играл на скользких вышлифованных руках Галахана. Ни одной линии — никаких вариантов судьбы. Он не верил в начертания жизни на линиях ладоней, но удалил их, на всякий случай. Он знал лишь одно — судьбы не существует. Он создает ее, а воображение мечтателя уже вовсю малевало триумф и всеобщее поклонение его величию. Не признание — именно поклонение. Он — бог! Он…

Мысли Галахана, а может и Ветхона, прервали шелест и потрескивание, которые донеслись из ближайшего к нему синего шара неживого кустарника. Рыжие зрачки сфокусировались на кусте. Там, среди листвы, сидел мальчишка лет десяти или двенадцати. Он был грязным и слишком худым, скорее даже истощенным. В глазах мальчика читался страх, но вместе с ним в них вдруг промелькнула надежда. Он смотрел на Галахана так, будто узнал его.

Галахан задавался вопросами. Кто этот мальчик? Как возможно ему появиться здесь? Здесь нет других людей, точнее не было… В голове Галахана всколыхнулась мысль: «Выбрался! Наконец-то! Хоть кто-то выбрался!»