Ярослава Кузнецова - День цветения

Вы вот лучше скажите мне, на черта барышне вашей ятрышник мой сдался? Столько — куда? Лошадь кормить? Солодкое зелье да соколий перелет. Да оман-девятисил. Да купена-липена. Да кукольник-черемица. Травочки мои, по оврагам-буеракам собранные, на деляночке лесной выхоленные, взлелеянные… Все выдрала, все, подчистую! У! Ишь, "мой лес". Значитца, травы не сади, дрова не руби, хворост не ломай, силки не ставь. Хозява, значитца. Тьфу, круглоголовые, драконьи дети. Глаза б мои не глядели. Небось, при Эдаваргонах, пошли им Сущие покой, не случалось такого. Сам хозяин, бывалоча, встретит меня — коня придержит. Здравствуй, скажет, Радвара. Ну, уж и я ему — здравствуй, мой господин. А ентим не то что "здравствуй", так и подмывает в рожу плюнуть. Тьфу на вас, тьфу, тьфу! И еще — тьфу!

Да только — где они теперь, Эдаваргоны… Ох, милые, сердце жмет, простите старую Радвару, не уследила за дочкой, за дурищей, ведь не принести Клятву полукровке, не услышит Камень полуровкина Слова… Вы-то ведь знаете, как ждала я — вот Эдва в года войдет, мужа ей сыщу, а внука как полагается, выращу. Объясню ему, зачем он на свет народился, да и будет вам избавление, Неуспокоенные. А Эдва себе мужа сама сыскала. Всем хорош мужик, только — инг бородатый, да еще и в Единого верит… Был бы хоть язычник… Да что там — как не крути, а полукровка внучок, в мечтах взлелеянный. Полукровка, не гирот. Утеряли мы Право, родненькие, некого мне к Камню свесть да про вас поведать.

Эдва-то — дурища дурищей, а на глаза мне через год только показаться осмелилась. С пузом уж. На жалость брала. Да и роды тяжелые выдались… Не устояла я, милые, простила ее, Харвад, кровиночка, бросила, покинула и тебя, и остальных. Что вам травы сушеные да зерно, что вам волосы мои — помню, дескать… Кровь вас отпустит, только — кровь, Выкуп, по Канону взятый, и хозяин с хозяйкой встретиться смогут, уж как он ее любил, как убивался… И над Малышом, над последышем, трясся так, дыхнуть боялся — потому что на мамку похож. Тоненький, будто тростиночка, глазищи большие да печальные…

Старшие-то детки крепкими да здоровенькими уродились, а у Малыша Радвара-знахарка, почитай, и дневала, и ночевала. А все — он, Дар знахарский, что Сущие посылают — то ли в награду, то ли в наказание. Нельзя Дару рядом с болезнью пребывать, Дар — он сам лечит, и все едино ему, Дару — взрослый им наделен, или ребенок малый. А какие у ребенка, комочка несмышленого, ничему не ученного, силы? Хозяйка-то все равно померла, горемычная, Дар ей, считай, год жизни подарил. А у Малыша — силы отнял. Как сам-то он с матерью не ушел — до сих пор не знаю. Еле вытащили… До одиннадцати ведь годков — кровь горлом, кашель, боли головные, обмороки, уж чего только не делали… А потом окреп малость, оклемался, то есть. Дар-то, он и самого наделенного полечит, коли рядом другого больного нету.

Ох, Малыш, семейство-то хоть — вместе все, а где вас с Гатваром Плащом укрыло, где косточки ваши зарыты, и зарыты ли? Не прийти к тебе, ученик мой, сыночек названый, не возжечь трав сухих да волос седых Радвариных — помню, милый, а что проку-то?

Может, при дороге проезжей Обиталище твое, и каждый, кто идет иль едет по дороге — на тебя наступает, и некому тебя отпустить, мальчик мой ясноглазый, и Неуспокоенность твоя — навеки…

По центральному нефу степенно двигались Альберен Андакадар и ученик его, Карвелег Миротворец. С ногами молодого господина Рейгреда да Летери моего. Все ж нашли парнишке работу, да не какую-то там, а — почетную…

Хор завел "Град языческий, град порока…" Складно поют, ничего не скажешь. А только все одно — жалко наших-то, уж как ребятня старалась, как песнопения учили, репетировали…

— "…и к ночи пришли ко граду, зовомому Лебестоном, — читает отец кальсаберит ровным, сильным голосом, — но не открыли им ворота и не впустили их. Тогда сказал Андакадар: "Заночуем здесь". И остановились под Древом Каштаном. И на ужин ели хлеб, и сыр, и пили молоко…"

А где же про то, как Альберен запретил костер разводить, чтобы не повредить дереву? Тут ведь быть должно… Хотя не так уж я Истинный Закон знаю, чтобы на память…

— "Утром же сказал Андакадар: "Не входи за мною в город, а жди в кущах сих." И ученик сказал: "Черную тучу видел я, что закрыла свет солнца, и тяжел был сон мой. Не ходи в город, учитель, ибо чую беду". "Господь меня призывает, ты же будь, где я велел тебе", — так сказал Андакадар и с тем вошел во град Лебестон. В граде же стал он проповедовать Слово Божие, и схватили его воины храма, и били его, и плевали на него, и толпа смеялась над ним, и говорили так: "Где же Бог твой, что бьем мы тебя, а Он нас не карает?.."

И этих слов в Истинном Законе не помню, Карвелег же за стенами остался, не мог видеть, как учителя хватали да насмехались, а он чего не видел, того не писал. Ишь, по-своему читают, по-столичному, кальсабериты-то…

Альберен с Карвелегом между тем скрылись за занавесью, что перед алтарем специально для нынешнего действа соорудили.

— "И вывели его за стены городские, и так сказали: "Пусть Бог твой поможет тебе". И цепями из железа приковали ко Древу Каштану, и поставили стражу, дабы не мог никто подойти к нему, и напоить и накормить его, и пот утереть с лица его…"

Занавесь отдернулась, явив нам статую Пророка, обмотанную цепями, и Древо, поблескивающее золоченой листвой, а мальчики, изображающие свирепых стражников, уже стояли по сторонам.

— "И видел все из кущ ученик, но приблизиться не посмел, в кущах сидючи…"-продолжает отец кальсаберит.

Словно, окажись тем учеником святой Кальсабер — выскочил бы из кущ, приказ Учителя нарушив… Ладно, а сам-то, что, не выскочил бы? И еще как выскочил, друг Имори. Нету в тебе должного смирения. Нету.

"О, восплачьте, восплачьте, братие". До чего ж благолепно выводят! Конечно, нашим ребятишкам бы не смочь так-то. И Летери вон — напарником молодому господину… Только вот отца Дилментира не видать что-то. У него хоть и не столь зычно выходит, зато — задушевно так, по-семейному вроде…

— "И было так четырнадцать дней. И волею Божьей питало Древо Каштан Пророка соками своими, и не умер он, и улыбался, ко Древу привязанный. И пришли к нему Царь и свита его, и жрецы, и воины храма. И увидели, что жив он и здоров на пятнадцатый день без пищи и воды. И спросил Царь, как может быть чудо такое. Андакадар же сказал: "Господь мой Единый сие сотворил, ныне видишь ты силу Его". И устыдился Царь, и говорить хотел с Пророком Божиим, и слушать его, но сказали жрецы: "Зажжем Древо сие огнем. Пусть Бог его спасет его". И зажгли Древо."

Вспыхнуло пламя вокруг Древа и Альберена — чистое, голубоватое, от арваранского пойла пламя. В церквах, что победнее, земляное масло жгут, но от него копоть, от земляного-то масла. Заструился воздух, на мгновение спрятав от нас прикованного Пророка и "стражников" его. И только золотая крона, жутковато отсвечивая голубым, тучей нависла над пламенной стеной. "Вспылало Древо прежарко" — завел хор сложным манером, когда одна партия голосов малость отстает от другой, и догоняет, и никак догнать не может. Словно языки огня друг на друга набегают. Здорово, это верно, но вот ни слова не разберешь, впрочем, чего там разбирать, и так все знают о чем речь идет. "Стражники" тем временем исчезли за алтарем. Отец кальсаберит читал далее: