Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландлорд

— Вы не ту сторону заняли, сэр Растер, — проговорил я тихонько.

— В смысле? —. спросил он шепотом.

— У вас появился реальный шанс не только отыграть все, что вы проиграли мне, но и самому захватить кое-что из моего имущества...

Он подумал, буркнул:

— А что, это мысль. Только в этой толкотне успею ли что-то ухватить... Разве что прямо щас сунуть вам нож в бок?

— Вот-вот, — поощрил я. — Чтобы все видели именно вашу заслугу.

— Это мысль, — повторил он, со смаком обгрызая куриную лапку, но потом вспомнил про Бобика, опустил руку под стол, и сразу оттуда донеслись короткий хруст и легкий чавк.

После первого блюда пошло второе, я прикинул, что после десерта, а то и раньше половина рыцарей выйдет из зала и будет ждать, обнажив мечи, когда я появлюсь. Арбалетчиков наверняка уже расставили так, чтобы могли утыкать железными болтами меня со всех сторон.

Со стороны распахнутых дверей раздались испуганные крики. Слуги разбежались, а за столом все замерли. В зал неспешно вплыли по воздуху золотой кубок, украшенный рубинами, и глиняный кувшин с гербом перевернутой розы. Покачиваясь на невидимых струях, они направились к столу.

— Что за... — прошептал граф Росчертский и торопливо перекрестился.

Я торопливо задействовал тепловое зрение. Целая вереница дефов вошла в зал, пятеро несут кувшин, двое — кубок. Еще несколько дефов просто слоняются по залу, рассматривают сидящих за столом, их одежду и украшения.

Кубок опустился на стол прямо передо мной, а кувшин занял место чуть дальше, но так, что ясно: вино предназначено мне. Я убрал тепловое зрение, теперь вижу, как и все, что кувшин сам по себе приподнялся, оттуда вылетела пробка, а темно-красная струя вина полилась в кубок.

— Стоп, — сказал я.

Кувшин замер, чуть приподняв носик. Все в молчании смотрели, как я взял кубок, медленно пригубил, посмаковал, закатил глаза к сводам, подумал, прислушиваясь к ощущениям.

— А неплохо, — сказал я. — Совсем неплохо. Конечно, не то, что в моем замке, такое вино у меня крестьяне пьют, но для этих мест... терпимо, терпимо. Лей!

Кувшин послушно наклонился, драгоценное вино полилось уже толстой струей. Все с прежним ужасом следили, как кувшин приподнял носик и опустился на стол. Я взял кубок и отпил уже глоток побольше, но не слишком, напиваться не время.

Одно из блюд чуть шелохнулось, я все понял, сказа громко:

— Немного мяса, половинку каплуна... и можно чуть салата.

За столом ахнули, когда в воздух поднялся огромный нож, завис, угрожающе блестя боками, затем вонзился в бок печеного вепря. Вонзился самым кончиком, я успел сообразить, что у дефов, даже, если соединят усилия, не хватит сил резать, сказал громко:

— Стоп, я люблю сам!

Никто не осмеливался шевельнуться, взгляды не отрывались от страшного ножа, который хоть и не сам по себе, а в моей руке, но с треском режет чарующее ароматами мясо.

Три ложечки и лопаточки поднялись и, на секунду зависнув в воздухе, принялись зачерпывать в широком блюде паштет из гусиной печени и перекладывать на мою тарелку. Я выждал, сказал «Довольно» и указал на мясной салат. Лопаточки двинулись туда и, набрав солидную порцию, перенесли ко мне.

Я кивнул:

— Хорошо. Пока свободны! Просто присматривайте за... этими.

Я не указал, за кем именно, но за столом и так все страшатся шевельнуться. Леди Беатриса, бледная и вздрагивающая, смотрит на меня большими испуганными глазами. Барон Варанг сидит неподвижный, лицо каменное, однако он первым нарушил мертвую тишину:

— Сэр Ричард...

— Да, — произнес я в той же напряженной тиши, — говорите, благородный сэр Варанг.

Он указал взглядом на мою тарелку.

— Это не слишком ли...

— Что?

— Сегодня день Константина...

Я постарался вспомнить, что это за день, но в голову лезут только день десантника и день свободы геев, которые наш хитроумный мэр пытался назначить на один день, пробормотал:

— Сэр Варанг, я мало проводил время за книгами, так что не соблаговолите ли изъясниться пояснее...

Он сказал громче:

— Пост. Не великий, но и не малый. В эти дни такая пища считается греховной.

— Ах, вот вы о чем, — вздохнул я с облегчением. Пояснил: — Моя святость настолько велика, что позволяет мне вкушать любую пищу, не считаясь с постами и прочими богоугодными увеселениями.

Варанг посмотрел с недоверием, но его святость, видимо, велика не настолько, чтобы взять кусок нежнейшей телятины, перевел тоскующий взгляд на тарелку с крупной и явно очень костистой рыбиной.

— Но вы рыцарь, не монах?

— Я паладин, — ответил я и благочестиво перекрестился. — Это рыцарь-монах... даже рыцарь-епископ. Только ряса наша незрима, а молитвы читаем в сердце своем, благородном и чистом. Это у меня благородное и чистое, если вы еще не поняли. И очень скромное.

Он посмотрел на лопаточки и нож, что неподвижно торчат рукоятями кверху в горке нежного паштета.

— А как насчет этих... что говорит церковь?

Я благочестиво перекрестился.

— Полагаю со всей присущей мне скромностью, что святость моя столь велика, что мне начинают служить даже камни и вещи, как служили пророку Иеремии.

Я говорил елейным тоном, но Варанг все равно заподозрил подвох, метнул в меня хмурый взгляд, но смолчал. Другие и вовсе только слушают, все еще бледные, а у графа Росчертского такой вид, что выскочил бы из-за стола и бросился бы бежать до самых своих владений, если бы не отнялись от страха ноги.

Леди Беатриса наконец разомкнула коралловый ротик:

— Сэр Ричард... — Голос ее звучал нежно, я едва-едва уловил в нем нотки недавно пережитого сильнейшего страха. — Эти демоны, что служат вам... они всюду вас сопровождают?

Я покачал головой.

— Иногда я их выставляю за дверь спальни.

Ее щеки чуть заалели.

— Я не это имею в виду...

— К тому же, — объяснил я, — им чувство стыда неведомо. Так что можно и не выставлять. Вы же свою собачку не выставляете? Она сопровождает вас всюду. Ну, даже в те места, куда другим заходить не положено. В смысле, другие тоже в такие места ходят, но не вместе с вами...

Она выпрямилась, в глазах блеснул предостерегающий огонек.

— Сэр Ричард...

— Я только хотел сказать, — заторопился я, — что их выставляй ни выставляй, все равно они везде и все видят. Такова уж их натура демонская. Тут уж я ничего сделать не могу, леди Беатриса. Еще мой дедушка велел им меня оберегать, как малого дитятю, вот они и стараются... Увы, ничего не могу с этим поделать! Еле уговорил не бросаться на тех, кто меня обижает, и не разрывать в клочья... сразу. Сперва я сам попытаюсь, а если у меня не получится, тогда... гм...

Со злорадством видел, как вытянулось лицо у Глицина, побелел Байер, а графа Ансельма вообще затрясло. Остальные притихли, поглядывают на своих сюзеренов тревожно.