Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

Я все еще стояла на коленях. Протерла глаза, пытаясь скорее избавиться от черных мушек.

Сперва я увидела его очертания: широкие плечи, овал головы с ежиком волос. Потом появились тени бровей, впалые щеки и ключицы. И, наконец, глаза.

Они открылись. Они были карими с полупрозрачным белым слоем. Они блуждали — широкие, невидящие, — и моргали. Уджа за моей спиной издала длинную тихую трель.

Я приблизилась и ухватила прутья решетки.

— С возвращением, любимый, — проговорила я.

Я была больна.

Ночь за ночью я уходила в дом. Я садилась у клетки и смотрела на Телдару до тех пор, пока не слепла сама. Бродила по коридорам и сидела на кухне. Иногда я брала в руки темную косу с белой прядью и красной лентой, все еще лежавшую на столе. Меня так трясло, что я открывала рот, чтобы зубы не щелкали и не прикусывали язык. Я дрожала даже в замке.

— Ты только сейчас начинаешь это чувствовать, — сказала Грасни, держа мои руки в своих. — Все, что с тобой происходило — это как медленный яд. Но скоро все кончится. — Она стиснула мои ладони и попыталась улыбнуться.

Последний раз, когда я была в доме, шел теплый ароматный дождь, но я так замерзла, что едва переставляла ноги. Уджа несколько раз спускалась, щелкая и щебеча. Однажды она ухватила прядь моих волос, и боль слегка меня отрезвила, но лишь на краткое время.

С тех пор, как я восстановила Телдару, прошло три недели. Я считала дни, составляя из обрезков ногтей на кухонном столе ряды маленьких дуг. В последний день мне понадобилось очень много времени, чтобы добраться туда из комнаты с зеркалом, и руки отказались мне подчиниться: они смахнули ногти со стола, и Уджа недовольно вскрикнула.

— Знаю, — сказала я, стуча зубами. — Скоро мне станет лучше.

Когда я покидала дом, дождь продолжался. Теперь он был сильнее: я не видела домов, только булыжники мостовой под ногами. На миг я пожалела, что рядом нет Борла, который оставался в замке с Лаиби. Я на кого-то наткнулась, тот вскрикнул и оттолкнул меня. Я упала. Дождь превратился в ливень; он давил на меня до тех пор, пока я не завалилась на бок. Подтянув колени к подбородку, я подумала: «Я не усну. Я найду Бардрема… Рудикол не заставит его сейчас работать». Но я не шевелилась. Я лежала под дождем и исчезала.

Очнулась я в кровати, мокрая от пота. Попыталась скинуть одеяла, но мои руки не двигались. Рядом кто-то говорил, но я почти ничего не слышала. Здесь и там, жар и озноб. В какой-то миг я почувствовала нос Борла, который тыкался мне в ладонь. В другой услышала пение Уджи. Но перед глазами была только тьма.

— Нола, ну же, давай, посмотри на меня. Я вижу, ты пытаешься.

Лицо Грасни возникало и пропадало. Ее веснушки в свете очага казались чернильными кляксами. Она похудела и выглядела испуганной.

— Грасни. — Мой голос казался горячим, как кожа.

— О, — произнесла она и опустила голову. Ее слезы капали и расплывались на покрывале.

Тогда, под дождем, меня нашел Силдио. Не обнаружив меня утром в комнате, он встревожился. Когда я не вернулась к обеду, он вывел Борла к лестнице во внутренний двор.

— Ищи ее, — приказал Силдио. И Борл нашел.

Король Деррис заявил: в том, что Узор продолжает причинять мне страдания, есть смысл. Он велел Грасни проводить со мной меньше времени. Когда она отказалась, он обещал, что вызовет другого, более покладистого провидца, но ученики так расстроились, что он передумал и разрешил ей остаться (некоторые из них были выходцами из богатых семей, делавших королевству щедрые подарки).

Обо всем этом я услышала, когда начала поправляться. Но до конца я так и не выздоровела: даже спустя месяцы я не могла дойти до конца коридора, не задохнувшись. Ноги ломило, голова болела часто и так сильно, что даже самый тихий плач Лаиби казался скрежетом по металлу. Однако телу стало лучше.

И больше ничему.

— Ты перестала смеяться, — сказала Грасни. Начиналось лето. Королева, которую я никогда не видела, вот-вот должна была родить.

— Я не замечала, — ответила я.

Она нахмурилась:

— Я ведь очень веселая. Если я не могу тебя рассмешить, никто не сможет.

Я не ответила. Я вплетала ленты в волосы Лаиби — красные белакаонские ленты, вышитые синими ракушками. Ее глаза следовали за моими руками, которые брали ленты и вплетали их в ее кудри.

— Нола, — сказала Грасни тише и мягче. — Может, тебе будет лучше, если ты обо всем со мной поговоришь? Я тебя не просила, думала, ты сама все расскажешь, если захочешь, и я обязательно выслушаю. Я хочу, если это тебе поможет.

— Спасибо, — ответила я. — Ты замечательный друг. Но нет, это не поможет. Это не то, что мне нужно. Не волнуйся, — добавила я, когда она раскрыла рот. — Я обязательно скажу, когда сама во всем разберусь.

Через несколько дней она пришла ко мне после полудня. Силдио постучал, они вошли вместе, а я села на кровати.

— Ты ведь должна быть в школе, — сказала я.

Она улыбнулась и переложила из одной руки в другую пачку бумаги.

— Я зашла на минуту. У Силдио возникла идея, и мы хотим тебе рассказать…

Он кивнул. Он тоже улыбался.

— Какая идея? — спросила я.

Он вышел в коридор и вернулся с высоким, узким столиком. Поставил его под моим высоким, узким окном и вышел вновь. На этот раз в его руках был стул.

— Хотите заставить меня учиться, — сказала я.

Грасни рассмеялась.

— Не совсем. — Она положила бумагу на стол. Силдио достал из сумки чернильницу и перо и поставил рядом.

— Это была его… в общем, Силдио подумал…

— Может, Силдио сам расскажет? — спросила я и внезапно вернулась в другую, меньшую комнату с ведром в углу, где король Халдрин ставил у грязной постели стул. «Пусть скажет сама», произнес он тогда Телдару.

— Я подумал, — ответил Силдио, — если вы не хотите говорить, что вас беспокоит, может, вам об этом написать? Это и проще, и более личное, если вам так хочется.

Я покачала головой.

— Вряд ли…

— Нола, — сказала Грасни своим самым строгим голосом, от которого я обычно улыбалась. На этот раз улыбки не было. — Ты должна от этого избавиться. Это желчь, яд, помнишь? Тебя должно вырвать, прямо здесь. Ты должна выплеснуть все на бумагу. Обещай, что попробуешь. Обещай.

Ее лицо и шея покрылись красными пятнами. Они с Силдио смотрели на меня до тех пор, пока я не вздохнула и не поднялась с кровати.

— Хорошо, — ответила я. — Я попытаюсь.

И я пытаюсь.

Сейчас весна. С тех пор, как Борл отыскал меня под дождем, миновал год. Год, или почти год, сидения за этим столом. Кипы бумаги и ручьи — реки чернил (взятые из школьных запасов).