Дэвид Кек - Пора предательства

— Берхард… — Дьюранд поднял руку. Звуки топоров и молотков вокруг древнего Акконеля внезапно умолкли. Лишь кто-то один упорно продолжал трудиться. Громкий стук отчетливо и ясно разносился в наступившей тишине.

Но Берхард не умолкал.

— Нуда. Наверняка, Абраваналь вот-вот приедет. Ну а там в лесу-то — лежит себе старуха поперек тропы. И тишина. И я думаю: ведь, небось, чья-то бабка. Нагибаюсь посмотреть — ну а как лишь царапнул, помоги мне Господь. Но она лежит, точно куль с зерном, а там, где должен быть глаз — здоровенная такая кровавая дыра. Мне прямо поплохело. Еще эти седые волосы вокруг кровавой дыры.

— Берхард…

— Уже почти заканчиваю, старина. И вот, понимаешь, старая ведьма как-то так дернулась. Я только и подумал: «Уф! Теперь только прикончить. Ну и денек выдался». И тут, словно из ниоткуда, быстрее гадюки, она меня цап рукой. И, чтобы ты думал, вырвала у меня глаз. Тот самый, что я у нее прострелил. Я только и почувствовал, как ее сухие пальцы копошатся во мне, как будто я из глины вылеплен. Никакой боли. Только пальцы эти ворочаются, да звук, будто песок скребут.

Берхард подался к своему невольному слушателю. На много лиг вокруг все молчали — слышался лишь голос Берхарда да журчание реки.

— И она еще мне говорит: «Я, дескать, забрала то, что мне должны». А я и пальцем пошевелить не мог. И товарищи мои до того ошеломлены были, что с места не стронулись. Да, наверно, оно и к лучшему.

Кстати, думаю, с теми разбойничками то же самое и произошло. Сам рассуди: я ей глаз высадил. А представь, кабы я на нее с мечом напал! И думать не хочу, что было бы, прострели я ей сердце.

Хотя — забавная штука. Я до сих пор, бывает, иногда что-нибудь вижу тем глазом. Все больше деревья да ветки. Темные тропки через лес. Подчас — погреб, полный каких-то кувшинов да черепов. Подчас еще что-нибудь. Но я не жалуюсь. Я был перед ней в долгу. А счеты улаживать — дело непростое.

Откуда-то снизу по течению, за повозками и их скорбным грузом обнаженных мертвых тел, глухо прозвучали фанфары.

— Ага. Это, верное, старый Абраваналь едет, бедолага. Возможно, конечно, вперед каких гонцов и выслали, намекнуть. И Дорвен бедняжка. Она еще с несколькими женщинами обмывала мальчика. Он точно спит. — Берхард шмыгнул носом и покосился на телеги. — Еще спасибо Небесам, что так холодно.

Вот как возвращался домой господин Дьюранда. Господина, на службе у которого Дьюранд скакал, и греб, и шагал, и убивал — и предавал. Ждать Дьюранд не стал.

— Эй, ты куда? — возопил Берхард, когда Дьюранд соскочил со скамьи. Старый рыцарь неуклюже пустился вслед за ним на коне.

На Фалерском мосту уже гремели копыта. Вокруг Дьюранда люди сдирали шапки, скидывали капюшоны — и он пробирался вперед, пока наконец не оказался в первом ряду торжественно-мрачной толпы. Абраваналь и Северин стояли лицом к лицу.

Абраваналь восседал на светлом коне, согбенный и хрупкий под тяжестью всех своих регалий. В его свиту входили Кирен из Арбурхолла и — Дьюранд вздрогнул — отец Дьюранда верхом на крепком боевом скакуне.

Северин Монервейский неверной походкой шагнул вперед, к мосту, и склонился в низком поклоне.

— Абраваналь, — начал он срывающимся голосом, — герцог Гиретский, я, ваш кузен, герцог Монервейский, приветствую вас.

В безжизненных голубых глазах Абраваналя ничто не дрогнуло.

— Ваша светлость, я… я явился из Ферангора, расположенного во владениях вашего врага. Ваше войско сражалось в великой битве. Между Рашсом и Берслетом, где Радомор Узурпатор выступил против вашего войска с силами и уловками как земными, так и порожденными колдовством. Если бы не… если бы не мужество ваших людей. Он не смог одержать над ними верх. Победа за вами.

Абраваналь был недвижен, точно каменные опоры Фалерского моста. Внизу ревела вода, в небесах вздыхал и стонал ветер.

Северин опустился на колени.

— Но это еще не конец. Чего бы я не отдал за то, чтобы это было не так! Бароны Эрреста глядели из своих крепостей, как Гирет шлет сыновей против нашего общего врага — одинокий, без единого друга. Трусы наблюдали и прикидывали свои шансы, покуда верные вам люди проливали кровь на полях сражений. Из всех этих гнусных лордов я… я хуже всех! Страшась потерять своего единственного сына, я выступил против вашего дома, на стороне врага нашего королевства. Покрыв позором весь свой род, я принимал участие в убийстве ваших подданных, жертвовал вашей плотью, чтобы спасти свою. И теперь — вечный позор, ни искупить, ни простить кой невозможно — ваш сын лежит среди павших пред воротами врага. Отважнейший представитель отважнейшего рода! Достойнейших из сыновей Аттии, он пал один, в последний предсмертный мир сразив врага нашего королевства.

— Моему преступлению нет прощения, — закончил Северин, опускаясь в грязь и лужи под копытами коня Абраваналя. Старый герцог так же холодно глядел на него безжизненными голубыми глазами.

Наконец он нарушил молчание.

— Я поступлю согласно вашим же собственным словам. Вы сказали, что многое бы отдали — и я знаю, что возьму с вас. — Едва Абраваналь заговорил, по шее Дьюранда побежали мурашки. Старый герцог на мгновение прикрыл выцветшие глаза. — Вы заплатите мне ту цену, что назвали сами. Ваш сын — за моего. И вы, Северин Монервейский, тоже ответите мне за это убийство.

Связать их! Я не допущу, чтобы они свободно ходили по земле, когда сын мой скован оковами смерти! Они не увидят завтрашнего рассвета.

Дьюранд явился на невеселое пиршество с запозданием, поднялся по лестнице между рядами притихших слуг. Никто не желал пировать и веселиться в такое время. Но надо было отблагодарить Силы Небесные — даже если мир кончился, а победа далась такой дорогой ценой. А рыцарь из свиты Ламорика не мог уклониться от участия в пиршестве, не оскорбив тем самым память своего господина.

Шагнув в Расписной Чертог, Дьюранд обнаружил, что там царит почти такое же безумие, как в Радоморовом дворце в Ферангоре. Он вошел с нижнего конца зала, и хотя за длинными столами сидели сотни людей, никто не произнес ни единого слова. Все лица были суровы и мрачны, все глаза неустанно бегали по залу. Во главе стола — на дальнем конце чертога — сидел в тусклом великолепии герцог Абраваналь, с обеих сторон окруженный своими баронами. И каждый барон был в кольчуге, а у бедра каждого висел острый меч.

Одна из причин царящего в зале беспокойства была видна сразу: перед высоким столом Абраваналя, точно жертвенные животные пред алтарем, лежали Северин и его сын — в лохмотьях, закованные в цепи. Сотня рыцарей Монервея сидела среди гостей.