Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Этого должно быть довольно. – Голос, от которого сорок с лишним лет назад таяли девицы, дрогнул. – Пятно с имени Жермона Ариго будет снято.

– Оно и так снято, – окрысилась графиня. – Торкой. Только дело не кончилось клеветой, в которой вы поучаствовали.

– Я больше ни о чем не знаю!

– Не знаете, потому что боялись знать, но вы умны. Трусливы и высокомерны до подлости, но в сообразительности вам не откажешь. Вы не могли не понимать, что ссылка Жермона продлится до первого затишья в Торке, когда Арно… или кто-либо другой навестит Гайярэ. Пьера-Луи убили. Вы не можете этого не понимать. Мало того, вам это не понравилось до такой степени, что вы оставили Каролину, как только это стало возможно.

– Сударыня, мои домыслы не могут служить доказательствами! Как и ваши. Если бы в смерти графа… В смерти графа Ариго никого не обвинили. Не было даже слухов, какой смысл будоражить прошлое?

– Это решать не вам. – Жаль, Штанцлер уже подох, очень жаль.

– Сударыня!..

– Кто отравил Магдалу Эпинэ? Штанцлер или Каролина?

– Но…

– Каролина. Я так и думала. Гусак сам не делал ничего.

– Это не Каролина!.. Магдала умерла, вот и все… Быстрый рост… Сердце не справилось…

– Вижу, вы посещали вашего друга-лекаря не только ради «интимных женских подробностей». Когда умерла Магдала, вы уже не жили в Гайярэ, зачем вам понадобились недуги девицы Эпинэ?

– Я… Я боялся за Леони… Она росла такой хрупкой, вот я….

– Вам в самом деле стоило бояться за вашу дочь. Раньше. До того как ее сожрали ваша подлость и Штанцлер.

– Моя госпожа!..

– Мой муж был бы вам благодарен. Я не удивлюсь, если вам будет благодарен и Жермон. С грубыми военными такое случается, но я до отъезда вас видеть не желаю. И я вас не выпущу. Удрать… к Каролине вам тоже не удастся, даже не думайте.

Он пытался что-то говорить, но Арлетта, глядя на оставшуюся от Жозины чернильницу с леопардом, уже трясла колокольчик. Мэтр Капотта все лепетал, когда явился дежурный теньент – мальчишка с обвязанной головой. Еще один грубый и, без сомнения, прожорливый вояка, не способный воспарить к высотам человеческой мысли!

– Сударыня, шадди сейчас будет.

– Подадите позже, – холодно распорядилась вдова Арно Савиньяка, – и в другую комнату. Мэтр Капотта с должным сопровождением отправится в Валмон, а пока останется здесь. В этом доме. Пусть он ни в чем не нуждается. Если ему понадобится бумага или книги, дайте, но отпускать его нельзя. Никуда и ни под каким предлогом.

– Сударыня! Я должен быть на… на похоронах.

– Туда вас доставят. – Арно бы разрешил, значит, разрешит и она, но только это.

– Сударь, – мальчишка щелкнул каблуками, – сударь, прошу вас.

Мэтр Капотта поднялся, поклонился и вышел. По тщательно выбритой щеке катилась слеза. Несчастненький… Арлетта вскочила и закружила по комнате, как угодивший в клетку пресловутый леопард. С мыслями было худо, с яростью – лучше не придумаешь. Графиня металась между окном и дверью, повторяя намертво засевшую в голове фразу.

«Дурно влияет на младших братьев…» Во дворе превращенного в казарму дома офицер говорит с двумя горожанами, солдаты разгружают повозку, рядом крутится собака и трое котов.

«Дурно влияет на младших братьев…» Обивку не перетягивали лет двадцать, на побуревших стенах открывшимися ранами алеют пятна – Робер снял портреты своих мертвецов.

«Дурно влияет на младших братьев…» Жозина думала, брат повредился рассудком, Арно с ней соглашался, а Пьер-Луи с ума не сходил. Он медленно умирал среди убийц и ждал сына, а сын дрался с дриксенцами в надежде доказать всем и отцу, что он не мерзавец… Как же надо понять «грубого и ограниченного» мальчишку, чтобы не сомневаться – этот не помчится просить прощения за то, чего не делал. А если бы Жермон все же приехал? Если б его притащил к отцу кто-то из друзей Пьера-Луи, хотя все они были слишком «грубы», чтобы торчать в столице во время войны. Разве что наездами… Штанцлер выбрал время, когда Жермон остался один, они умеют выбирать время, эти…

Арлетта никогда не била посуду, не каталась по полу, колотя по нему кулаками, но сейчас была к этому позорно близка. И все-таки она удержалась. Вернулась за стол, провела пальцем по прохладной бронзовой спине. Когда-нибудь она напишет о леопардах, гиене и турухтане. Наверное…

«Дурно влияет на младших братьев…» Графиня Савиньяк собралась с силами и вновь нырнула в признание. Она перечитала его дважды и долго смотрела на красно-пегую стену, потом схватила перо и стремительно вывела первые строки. Арлетта, как и всегда, писала сразу, не отвлекаясь и не перебирая слова.

«Жермон, славный мой! Не знаю, обрадуют тебя эти вести или огорчат. Еще больше не знаю, что ты станешь испытывать к принесшему их человеку – отвращение или благодарность. Очень боюсь, что благодарность, но тут уж ничего не поделать. Ты, как и мои младшие, слишком не веришь в мерзость, хотя я сейчас особенно пристрастна, потому что оказалась даже легковернее своего мужа. Арно не распознал предателя и убийцу в Карле Борне, я – в его сестре, которая зашла дальше брата. Твоя мать тебя предала и убила твоего отца, скрывая свою измену. Это так же верно, как то, что твой отец тебя любил, тобой гордился и на тебя надеялся до последнего своего дня…»

Вылезший прямо на дорогу дуб был роскошен. Толстенный, он казался приземистым, хотя и превосходил ростом окрестные деревья, тоже немалые. Марсель восторженно присвистнул. Рокэ молчал, как какой-то сундук; прихваченный на морисском линеале старец с таким взглядом, что Марсель не полез под стол только благодаря папенькиному воспитанию, держался в середине кавалькады, а спать к полудню расхотелось. Путешествие становилось скучным, и тут навстречу вышел ОН.

– Приветствую вас, о будущий шкаф! – поклонился Марсель, глядя на роскошное древо и вспоминая Кракла, который при этом мог бы смотреть вторым глазом на спутника. – Вы будете великолепны и в гардеробной прелестной дамы, и в кабинете умудренного законника или посла. Переродившись и отринув минувшее, вы не вспомните нас, проезжавших под вашими ветвями и восхищавшихся вашей статью и силой натуры, год за годом гонящей от корней к ветвям жизненные соки. Что для вас нынешнего и вас грядущего, резного, мы, лишенные корней и предавшие свое естество, не годные ни на что, кроме бессмысленных порывов и жалких страстей. Скольких нас вы уже пережили и скольких переживете, сменив кору на изысканную резьбу, а весеннее возрождение – на воск и бархат в руках опытного слуги…