Ольга Романовская - Обещание

— Хотите, чтобы я Вам рассказал о ней, Ваше высочество?

— Если Вам не больно вспоминать об этом.

— Больно? — грустно улыбнулся он. — Больнее, чем было ей, быть не может.

— Тогда расскажите.

— Да рассказывать-то, собственно, и нечего. История была стара, как мир. Они любили друг друга, а они их ненавидели.

Он с лёгким щелчком захлопнул крышку медальона и прижал его к груди.

— Как Вы уже знаете, я происхожу из уважаемой, но обедневшей семьи; её же родители процветают и по праву могут считаться самыми влиятельными людьми в Мен-да-Мене. Им принадлежит шикарный особняк на главной улице и обширное поместье с тенистым парком. Она и родилась в этом поместье, в их огромном доме, издали напоминающем замок…

Элена Дагре была вторым ребёнком в семье барона Дагре — высокого, сухого человека с высокомерным взглядом, орлиным носом и гордой осанкой, не выходившего из дома без трости. Родилась она действительно в Дагре, среди его тёмных коридоров и холодных высоких залов, но первые десять лет почти безвыездно провела в городе. Тихая, серьёзная, задумчивая, она, тем не менее, достигнув определённого возраста, не пропускала ни одного бала. Так как праздники с танцами были в Мен-да-Мене редкостью, отец нередко специально для неё устраивал приёмы в своём городском особняке.

Книги, дорогие платья, лучшие учителя, блестящее будущее и безграничная любовь родных — у Элены было всё, чего она могла только пожелать.

Ларго Бераг появился на свет в Волфе, в доме своего дяди, местного судьи, где в то время жила его мать. Первые два года он провёл без отца — барон Бераг в который раз пытался привести в порядок свои расстроенные дела.

Ларго не был долгожданным ребёнком, а всего лишь очередным. Почему очередным? Потому, что у барона Берага уже были дочь и сын.

Детство мальчика прошло по чужим углам: стремясь сократить расходы, родители жили по году — другому у различных родственников.

В связи с замужеством дочери Берагам пришлось осесть в своём заброшенном фамильном имении и сводить концы с концами уже там.

Ларго с детства писал стихи. Мать научила его играть на клавесине (она происходила из семьи, в которой могли позволить себе обучать дочь игре на музыкальных инструментах), и мальчик под умилённым взглядом гостей с важным видом садился за расстроенный инструмент и, сам себе аккомпанируя, пел песни собственного сочинения.

Ларго рос, но, вопреки желаниям отца, его страсть к музыке и поэзии не уменьшалась. С завидным упрямством он отказывался заниматься «чем-то полезным», целыми днями пропадал на свежем воздухе вместе с крестьянами, балансируя на грани родительского терпения.

Они познакомились случайно, за городом. Элена любила прогулки и нередко проезжала миль пять до завтрака. Ларго же постоянно слонялся по окрестностям поместья в поисках понимания и вдохновения.

Он навсегда запомнил их первую встречу: её, мягко покачивающуюся в седле в такт движениям лошади, с боязливым любопытством въезжающую в рощицу неподалёку от дома Берагов, и себя, сидящего на земле, с куском угля и бумагой в руках.

Она спросила, кому принадлежит близлежащий дом, он ответил… Завязался разговор, а потом и любовь, незаметно, но очень быстро.

Ей нравились его стихи, музыка, ласковые взгляды, нравилось сидеть на траве, подобрав под себя ноги, держать в руках приносимых им птенцов и мелких зверушек. Благодаря нему природа открылась ей в новом, сияющем свете, она стала ощущать себя неотъемлемой её частью.

Взявшись за руки, они вместе гуляли в утренние часы, гуляли всегда вдалеке от людских глаз, даже не помышляя о чём-то большем.

Но случилось непредвиденное: отец Элены, доверившись знакомым, ввязался в дорогостоящее авантюрное предприятие и прогорел. Пришлось оставить величественный особняк в Мен-да-Мене, отказаться от услуг бесчисленных слуг, переехать в загородное имение и потуже затянуть пояса. Элене тогда только-только должно было исполниться восемнадцать…

Теперь она ходила на свидания с Ларго пешком, но от этого они приобрели для неё особенную таинственную прелесть.

Молодые люди строили планы на будущее, в деталях обговаривали скромную церемонию бракосочетания. Им казалось, что всё будет так, как они хотят: поженившись, уедут в Лиэрну, Ларго устроится музыкантом в придворный театр, она будет заниматься посильным трудом. Таланты Ларго, безусловно, оценят, он станет знаменит, богат, уважаем… У них будет собственный дом, небольшой, уютный, но обязательно с садиком.

Когда, промочив ноги, Элена простудилась, он, вопреки голосу здравого смысла, стал ходить к ней в парк. Поздним вечером она выбегала к нему на минутку, нежно жала пальцы, шептала, что скоро обо всём расскажет родителям, что они поймут её, дадут разрешение на брак, и убегала. А он, как вор, крадучись, почти стелясь по земле, спешил прочь из этого тёмного, чужого парка. Как вор… Но ведь он ничего ни у кого не украл, он только дарил и радовал.

Люди, которые затаив дыхание, слушали его музыку, его стихи, эти люди на следующий день сочувствующе вторили его отцу: «Да, непутёвый у Вас сын! И делом никаким не хочет заниматься, лентяй… До чего же он эгоистичен!».

А после… после им запретили видеть друг друга, запретили любить. Они считали, что так для неё будет лучше, что её любовь — всего лишь очередной каприз.

Отец Элены узнал о частых отлучках дочери, запретил ей гулять одной, и Элена не могла больше выходить к нему поздним вечером.

Она писала ногтем букву «Л» по стеклу, а торопливое горячее дыхание стирало надпись прежде, чем она успевала её закончить.

Элена стала меньше спать, была бледна, ходила и не видела, сидела и не слышала. Жалуясь на головную боль, она по целым дням не выходила из своей комнаты и стояла у окна, безучастно смотря на красоту весеннего парка, на то, как её брат играет в жмурки с дочерьми барона Ортеса: смешливой полноватой Аделью и угловатой неуклюжей Адой. Обеим было лет по шестнадцать, и обеих пророчили в жёны её сухопарому, похожему на отца, брату Альберту. Ему было всё равно, на которой жениться — обеих он не любил, за обеими давали большое приданое.

Нет, она ему не завидовала — у неё было гораздо больше, чем есть и когда-либо будет у него, хотя, кто знает, может, и он когда-то будет так стоять и смотреть на парк… На душе было тоскливо, и рука сама собой выводила на нагретом дыханием стекле, нет, уже не букву, а целую фразу, искреннюю банальную фразу: «Я тебя люблю».