Ольга Романовская - Обещание

Нет, она ему не завидовала — у неё было гораздо больше, чем есть и когда-либо будет у него, хотя, кто знает, может, и он когда-то будет так стоять и смотреть на парк… На душе было тоскливо, и рука сама собой выводила на нагретом дыханием стекле, нет, уже не букву, а целую фразу, искреннюю банальную фразу: «Я тебя люблю».

А потом ей удалось вырваться, сбежать к нему по росистой траве, воспользовавшись пирушкой, устроенной по случаю дня рождения кучера.

Элена остановилась, замирая, тяжело дыша, прислонившись спиной к дереву и спокойно, удивительно спокойно сказала ему:

— Нам велят расстаться.

Он говорил, что не отдаст её, что любит её, готов биться за неё… Она улыбнулась и прошептала:

— Теперь я вижу, что ты любишь меня. Если бы ты сейчас сетовал на судьбу, укорял людей, я бы ушла, и ты меня больше не увидел… Но слов слишком мало для того, чтобы вместе уехать в Лиэрну, о которой мы мечтали.

Ларго продолжал строить восторженные планы побега, а Элена, улыбаясь, вторила ему. И они смеялись, и жизнь казалась им такой сладкой, хотя за минуту до этого была горькой, как полынь. Жизнь — это и есть смесь мёда и полыни, больше в ней ничего нет; она настояна на горечи и сахаре, а послевкусие зависит от того, чего в неё больше положили.

На следующее утро Ларго позвал к себе хмурый отец и вручил ему две вещи: письмо и кошелёк.

— Это твоя доля наследства, — указав на кошелёк, сказал барон Бераг. — Я отдаю её тебе сейчас с условием, что ты сегодня же уедешь в столицу и не появишься в Мен-да-Мене в течение ближайших трёх лет. Письмо отдашь моему другу; имя указано на конверте. Он пристроит тебя куда-нибудь учиться. Надеюсь, хоть так из тебя выйдет толк.

— Толк? — нахмурившись, переспросил Ларго, начиная понимать причину внезапной щедрости отца.

— Да. Изволь идти собираться и, будь любезен, не делай в столице глупостей, подобных той, что ты совершил здесь.

— О какой глупости Вы говорите, отец? О моих занятиях музыкой?

— Это ещё полбеды. Если бы ты просто слонялся целыми днями по округе, а вечерами трендел со своей матерью на расстроенном клавесине, ты был бы просто бездельником. Стоит тебе уехать из дома, заняться делом — и музыка моментально улетучиться из твоей головы. Пойми, Ларго, — барон нервно зашагал по комнате, — музыка для богатых, заниматься ей могут позволить себе те, кому незачем задумываться о завтрашнем дне. Ты же должен думать не о рифмах, не об очередном удачно сыгранном пассаже, а о том, как ты будешь есть на завтрак. Посмотри на своего брата — вот с кого тебе надо брать пример!

— Я не хочу таскаться из города в город, торгашествовать в лавке, фальшиво улыбаться богатым покупателям, — резко ответил Ларго.

— Молчать! — крикнул побелевший от злости отец. — Ты не стоишь и половины добрых слов, сказанных в похвалу твоему брату.

Немного остыв, Ларго спросил:

— А что за глупость я совершил?

— Совратил дочку Дагре. Её отец рвёт и мечет, грозился убить тебя, если ты не уедешь. Так что, — усмехнулся барон, — в твоих же интересах покинуть Мен-да-Мен как можно скорее.

— Но я люблю её, отец! — с тоской крикнул сын. — Ради неё я готов пожертвовать жизнью!

— Нет, не любишь, — покачал головой старый Бераг. — Такие юнцы, как ты, любить не умеют. Читать пошловатые стишки — да, обещать невозможное — пожалуйста, но что-то серьёзное… Вы бежите от ответственности за свои поцелуйчики, прикрываете словом «любовь» свою похоть и скуку.

Ларго было больно это слушать. Не было у него и неё поцелуев, ни одного поцелуя, ни, тем более, чего-нибудь ещё! И как они все могли так плохо думать о них?!

А барон, не обращая внимания на бледность сына, и, думая, что всё сказанное пойдёт ему на пользу, продолжал:

— Зачем тебе было связываться с Эленой Дагре? Если уж так хотелось любви, кровь взыграла, выбрал бы девушку из народа и валялся себе с ней на сеновале, сколько душе угодно. Пришел бы ее отец — откупились бы, много он не запросил бы. А так одни неприятности! Ты хоть понимаешь, что дело до суда дойти может?

Ларго задрожал и бросился вон из комнаты. Ему казалось, что его и возлюбленную только что облили грязью.

Ему не хотелось уезжать, хотелось к ней, прижать её к груди, а потом выйти на главную площадь и прокричать, доказать им, что они слепы, если не видят, что они любят друг друга, что их отношения чисты, а помыслы невинны. А потом при всех же попросить её руки…

Ларго пытался снова попасть в их тенистый парк, но ему не позволили даже переступить порог собственного дома. Родной брат захлопнул перед ним дверь. Обессиливший от попыток освободиться, безрезультатных попыток объяснить им, что у него и Элены всё серьёзно, Ларго вернулся к себе и упал на постель. Он впервые в жизни плакал, чувствуя себя никчёмным и беспомощным. «Так-то сильно ты любишь её, если стены и воля отца могут удержать тебя!» — корил он себя.

Вошла мать. Заплаканная, с опухшими покрасневшими веками, она присела на край постели и осторожно коснулась рукой его спины.

— Надо ехать, сынок, — вздохнула мать. — Отец велел уехать до обеда. Он очень зол на тебя.

— Ну и пусть! — сквозь зубы пробормотал Ларго.

— Он лишит тебя наследства.

— Ну и пусть!

— Как знаешь… Только эта девушка, как бы красива она ни была, не стоит отцовского проклятия. Она поплачет и забудет, выйдет замуж, а о тебе даже не вспомнит. А ты… Ларго, она же тебе всю жизнь сломала! Она избалована, привыкла к обожанию, она не пара тебе, да и не любит тебя вовсе… Дай я хоть поцелую тебя на прощание!

Она склонилась над ним и поцеловала в макушку. Потом мать встала и, всхлипывая, начала собирать его вещи. Она, самый близкий ему человек, разделявший его увлечение музыкой, тоже не понимала его.

Ларго вспоминал шелест платья Элены, пряный лёгкий аромат её духов, запах её волос, взгляд безгранично любящих, но ясных и спокойных глаз и чувствовал, что только что предал её. А ведь ещё позавчера он клялся ей, что не смалодушничает. Впрочем, у него не было выбора. Или это всего лишь отговорка, выдуманная для собственной совести?

Через час Ларго покинул родной кров. Тайком вернуться он не мог — с ним ехал брат.

Днем ранее Элена с каменным лицом сидела в кабинете отца, безучастно слушая раскаты грома его голоса. Когда он замолкал, бросая на неё умоляющие взгляды, — одумайся! — она робко улыбалась и повторяла: «Но я люблю его». А им казалось, что не любит, им казалось, что Ларго специально влюбил её в себя, чтобы посредством удачной женитьбы (дела у них опять пошли в гору) поправить бедственное положение своей семьи.