Робин Хобб - Убийца Шута

Он закрыл подернутые дымкой глаза.

— Помнишь… случай, когда я попросил тебя остаться со мной ночью?

— В палатке Элдерлингов. На Аслевджале, — вспомнил я.

Мы оба помолчали, потом молчание затянулось. Я думал, что он заснул. Я вдруг почувствовал себя измотанным, перешел на другую сторону кровати, сел на край, а потом растянулся рядом с ним, так же осторожно, как когда-то — рядом с малышкой Би. Мои мысли перешли к ней. Что за день я ей устроил! Уснет ли она сегодня ночью, или ее будут мучить кошмары? Останется ли она в постели или уползет прятаться за стеной моего кабинета? Странная малютка. Я должен был больше заботиться о ней. Я хотел, каждой каплей крови хотел, но жизнь всегда диктует свои правила. И теперь я здесь, вдали от нее, доверил ее человеку, которого едва знал. И оскорбил.

— Ничего не спросишь? — прозвучал в темноте голос Шута.

Мне казалось, вопросы должны быть у него. И первым делом он мог спросить: «почему ты убил меня?»

— Я решил, что ты уснул.

— Скоро усну, — он тяжело выдохнул. — Ты так мне веришь, Фитц. Прошли годы, я ушел из твоей жизни, ты убил меня. А потом спас.

Я не хотел говорить об этих ударах кинжалом.

— Твоя курьер добралась до меня.

— Какая?

— Бледная девушка.

Он помолчал, а затем печально проговорил.

— Я послал к тебе семь пар курьеров. За восемь лет. Пришла только одна?

Семь пар. Из четырнадцати только одна добралась до меня. Может, двое. Волна страха охватила меня. Он бежал, и его тоже преследовали?

— Она умерла вскоре после того, как нашла меня. Те, кто преследовал ее, заразили ее каким-то паразитами, поедающими ее тело изнутри.

Он долго молчал.

— Они любят такие вещи. Легкую боль, которая все время увеличивается. Они любят, когда те, кого они мучают, надеются и умоляют о смерти.

— Кто любит? — тихо спросил я.

— Слуги, — безжизненным голосом ответил он.

— Слуги?

— Они привыкли быть слугами. Когда Белые населяли мир, их предки служили Белым. Народу-пророку. Моим предкам.

— Ты Белый.

Об этом народе мало писали, и все, что я знал о Белых, я узнал от Шута. Когда-то Белые жили среди людей. Долгоживущий народ, наделенный даром пророчества и умеющий видеть будущее. Постепенно вымирая и растворяясь среди людей, она потеряли свой уникальный дар, но каждые несколько поколений в мир приходил новый пророк. Истинный Белый, такой, как Шут.

Он скептически хмыкнул.

— Они хотели, чтобы ты так думал. И я. Правда в том, Фитц, что во мне достаточно крови Белых, которая проявляется почти как настоящая.

Он судорожно вздохнул, будто хотел сказать больше, но передумал. Его слова сбили меня с толку.

— Много лет назад ты говорил другое.

Он повернул голову, будто мог увидеть меня.

— Тогда я сам верил в это. Я не обманывал тебя, Фитц. Я повторял тебе ложь, которую мне твердили, ложь, в которую я верил всю свою жизнь.

Я напомнил себе, что я в любом случае никогда не верил в это. Но все-таки спросил:

— Значит, ты не Белый Пророк? А я — не твой Изменяющий?

— Что? Конечно, я Белый Пророк. А ты — мой Изменяющий! Но я не чистокровный Белый. Сотни лет в этот мир не приходили чистокровные Белые.

— А… Черный человек?

— Прилкоп? Гораздо старше меня и, вероятно, более чистокровный. И, как все постаревшие Белые, с возрастом он потемнел.

— Разве он потемнел не после того, как выполнил свою миссию как Белый Пророк? Повернул мир на лучший путь?

— О, Фитц, — сказал он устало и печально. Долго молчал, а потом продолжил: — Я не знаю. Все это Слуги вынули из меня. Все, что я думал, что знал, всю уверенность. Ты когда-нибудь стоял на песчаном пляже во время прилива? Чувствовал, как волны окутывают твои ноги и высасывают песок из-под тебя? Теперь это — моя жизнь. Я чувствую, что с каждым днем все глубже погружаюсь в неизвестность.

Сотни вопросов роились в моей голове. И я вдруг понял, что все-таки верил, что он был пророком, а я — его Изменяющим. Я верил в это, я вытерпел все, что он предсказал мне, я доверился ему. И если все это было ложью, обманом, призванным использовать его, он, в свою очередь, обманывал и меня? Нет, в это я поверить не мог. В это я не должен был верить.

— Здесь есть еда? Я опять голоден.

— Я посмотрю.

Я скатился с кровати и пошел к очагу. Тот, кого отправил сюда Чейд, основательно сделал свою работу. На краю камина стоял закрытый горшок, теплый, но не горячий. Я подвесил его над огнем и заглянул внутрь. В жирном бульоне плавали кусочки курицы, мясо разварилось до тонких нитей. Лук, сельдерей и пастернак дружно всплыли на поверхность.

— Тушеная курица, — сказал я ему. — Тебе принести немного?

— Я встану.

Его ответ удивил меня.

— Сегодня, когда я спешил с тобой сюда, я думал, ты стоишь на краю смерти. Теперь ты выглядишь почти как раньше.

— Я всегда был сильнее, чем выгляжу, — он медленно сел и свесил ноги, ощупывая пол. — Но не обманывайся. Сомневаюсь, что я пережил бы еще пару ночей на морозе. Последние несколько дней я почти не помню. Голод, холод, боль. Никакой разницы между днем и ночью, разве что ночью холоднее.

Он встал и покачнулся.

— Я не знаю, где ты, — беспомощно пожаловался он.

— Стой, — велел я ему, будто он мог сделать что-то другое.

Я поставил маленький столик рядом со старым креслом Чейда, а затем провел к нему Шута. На полке я нашел посуду и столовые приборы. Леди Розмэри хранила вещи аккуратнее, чем Чейд когда-то. Я принес ему миску с курицей и ложку, а затем нашел бутылку бренди и пару бокалов.

— Ты сильно голоден? — спросил я его, заглядывая в горшок. От запаха пищи и у меня проснулся аппетит. Работу по переходу через колонну в основном сделал Риддл, но с того момента, когда я ел в последний раз, прошло много утомительных часов.

— Съешь что-нибудь, — ответил Шут, почувствовал мое колебание.

Я положил еду себе и сел в кресло Розмэри, поставив тарелку на колени. Шут поднял голову.

— Я чувствую запах бренди.

— Слева от тебя бокал.

Он убрал ложку в сторону, и дрожащая улыбка изогнула его губы.

— Бренди с Фитцем. У огня. В чистой одежде. С едой. В последний раз, и я умру почти счастливым.

— Давай опустим мысли о смерти и отдохнем.

Он улыбнулся еще шире.

— На время, старый друг. На время. Что бы ты ни сделал со мной до того, как мы прошли через камни, жертва Риддла, еда, тепло и все остальное вытащило меня из этой пропасти. Но не будем обманывать друг друга. Я знаю, какую гниль ношу в себе. Знаю, что ты ее видел, — он поднял скрюченную руку, чтобы почесать покрытую шрамами щеку. — Это не случайное совпадение, Фитц. Они умышленно сделали это, обдуманно оставили шрамы на моем лице и срезали следы Скилла с моих пальцев. Я не предполагал, что смогу убежать. Они вселили в меня медленную смерть, а потом шли по моим следам, пока я ковылял, следя, как я с каждым днем теряю силы, угрожая тем, кто мог бы поддержать меня. Мне кажется, я шел быстрее и дальше, чем они рассчитывали, но вполне возможно, что это просто мои фантазии. Они видят все вероятности гораздо шире, чем мы с тобой можем представить, ведь в их руках — карта лабиринта времени, составленная из сотен тысяч пророчеств. Я не спросил, почему ты ударил меня, ведь я знал. Они привели мир в движение и ждали, что ты исполнишь их злую волю. Они стремились причинить тебе такую боль, чтобы ты убил меня. Но у них не вышло. И тем не менее ты все еще Изменяющий, и ты изменил мою смерть, напитав меня силой, — он вздохнул. — Но, возможно, ты нашел и привел меня сюда по их воле. Станет ли это камешком, который вызовет лавину, Фитц? Я не знаю. Я долго пытался понять, какой путь мне выбрать в клубящемся тумане вероятностей, как когда-то. Но нет, после того, как ты вернул меня из мертвых, я потерял этот дар.

Я не знал, что ему сказать. Я давно понял, что чем больше вопросов задаешь Чейду или Шуту, тем крепче становится их молчание. Если же оставить их в покое, они скажут даже больше, чем хотели поначалу. И поэтому я съел часть курицы, потягивал бренди Чейда и раздумывал о Слугах, о его нежданном сыне и даже о судьбе курьеров, посланных им, но не добравшихся до меня.

Он закончил с едой, погремев ложкой по тарелке, чтобы убедиться, что ничего не осталось. Я наполнил его бокал бренди.

— Вытри губы, с левой стороны, — сказал я ему тихо.

Мне было больно смотреть, как он ест, жадно и неряшливо. Убрав его тарелку, я вытер со стола брызги и капли бульона. Я не хотел стыдить его, но, протерев лицо, он признался:

— Я ем, как голодный пес. Слепой, голодный пес. Боюсь, я привык как можно быстрее проглатывать еду. Трудно забыть что-то, чему специально обучали.

Он отхлебнул из своей чашки и откинул голову назад. Глаза закрылись, но только когда его рука слабо дернулась, чуть не выронив чашку, я понял, что он заснул.