Вера Камша - От войны до войны

Эпилог

Ветер поднялся неожиданно. Сильный и холодный, он родился в горах Сагранны на границе ледников и скальных осыпей, скатился по цветущим склонам и к вечеру вырвался на равнины Варасты, несказанно обрадовав изнемогавших от жары людей и лошадей. Ведший большой кавалерийский отряд богатырь с наслаждением подставил разгоряченное лицо гостю с гор и слегка придержал жеребца, вглядываясь в темнеющую даль.

Новый порыв пришпорил черно-красные облака, пригнул к самой земле высокие травы, степь пошла волнами, словно море, и, усугубляя сходство, в небе с криками заметались какие-то птицы. Предводитель поднял руку, но отдать приказ не успел – из-за невысокой волнистой гряды показался скачущий во весь опор всадник. Дивной красоты вороной конь, пластаясь в стремительном беге, несся на запад, туда, где в багровеющем небе висело низкое, невозможно алое солнце.

Предводитель узнал если не наездника, то коня, и, привстав в стременах, что-то радостно проорал, размахивая руками. Одинокий всадник не услышал, а большой грязно-белый пес, труси́вший впереди отряда, поджал заменявший ему хвост обрубок, заскулил и попятился, путаясь в ногах хозяйского жеребца. Богатырь выругался и натянул поводья, конь захрапел и встал, собака взвыла в полный голос, а на горизонте возник высокий, черный столб, над которым висел окровавленный сверкающий шар.

Отряд смешался в кучу, лошади и люди, ничего не понимая, следили за призрачной башней, затем кто-то вскрикнул, указывая на север, и первому крику ответил второй. Вечерний всадник был не один! Три силуэта с трех сторон приближались к рвущейся к небесам колонне, доскакать до которой не дано никому из смертных. Трое достигли башни одновременно, и лежавшее на ней солнце, на мгновение обретя очертание огромного сердца, погасло, а в багровеющее небо рванулась темная птица, рванулась и исчезла. И вместе с ней канула в ночь башня-призрак.

Пропитавшейся горечью ветер взъерошил конские гривы и покинул замерший на грани ужаса и восторга отряд, помчавшись вдогонку за ушедшим солнцем. Он догнал умирающий день на развалинах Гальтары, пронесся мертвыми улицами, на которых не было даже пыли, обнял вечные стены, взвыл над одиноко стоящей башней, отражением той, что возникла в дальних степях, и ринулся дальше на запад, сгибая зреющие травы, тревожа чужими запахами выпущенных в луга лошадей и коров, заставляя людей бросать все дела и вслушиваться в то, что услышать невозможно.

Лишь к полуночи ветер Сагранны нашел тех, кого искал. Они скакали прочь от большого города. Первый из всадников вздыбил жеребца, приветствуя дальнего гостя, остальные ничего не поняли, но остановились вслед за вожаком. Ветер кричал о старых запретах, напоминал, приказывал, умолял, но люди не умеют ни слышать, ни слушать. Лишь первый что-то почуял, потому что оглянулся назад, туда, где спал оставленный им город – беззащитный, жаркий, пропитанный ожиданием беды. Ветер с надеждой обнял человека за плечи, но тут кто-то что-то сказал, и нить между смертным и вечным лопнула. Всадник потряс головой, словно его разбудили, и послал коня вперед, навстречу тревожной лиловой звезде. Ветер вздохнул, взметнув дорожную пыль, и стих. Он спешил, он растратил все свои силы, но все оказалось зря.

Вдали замирал конский топот, стрекотали кузнечики, в душных домах, тревожно ворочаясь и вскрикивая, спали люди. До рассвета оставалось совсем немного, когда на дороге показался новый путник. Его лошадь двигалась медленно и как-то неровно, наездник, закутанный, несмотря на духоту ночи в тяжелый плащ, словно бы спал в седле, а за его спиной сидела девочка в ночной рубашке. Только летучие мыши слышали, как сонный всадник свернул с тракта на боковую дорогу и затерялся меж высоких тополей. Девочка молчала, лошадь понуро брела по утоптанной глине, изредка взмахивая светлым хвостом, было тихо, душно и сыро. Небо затянули тяжелые облака, такие низкие, что казалось: от падения на землю их удерживают лишь верхушки деревьев.

Тропа заканчивалась у ворот, над которыми горел фонарь. Блеснула вода – поместье окружал ров, и мост через него был поднят. За рвом у моста темнела караулка, стражники давным-давно спали, они никого не ждали и ничего не опасались. Где-то поблизости зазвонил колокол, то ли созывая на ночную молитву, то ли предупреждая о беде. Отчаянно и тоскливо взвыла собака, раздался сонный окрик, звякнуло открытое окно, что-то вылетело и с шумом упало в кусты, собака взвизгнула, на мгновение замолкла и вновь завыла – громко, настойчиво, грозно. Вой смешался с несмолкающим колокольным звоном, вновь стукнул ставень, послышалась грубая ругань, но дверь осталась закрытой.

Всадник неспешно подъехал к мосту и остановил лошадь, а может, она сама остановилась. Отворилась, сухо скрипнув, калитка, мост дернулся и начал медленно опускаться, но приезжий не спешил пересекать ров. Он тяжело слез наземь, снял девочку и встал, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Девочка ковыряла босой ножкой кучку пыли, лошадь ушла, но хозяин этого не заметил. В калитке показалась сутулая фигурка, бесцветный голосок произнес несколько слов. Ночной гость, не поднимая глаз, взял свою спутницу за руку и ступил на мост. Собака все еще выла, колокол заходился в неистовом звоне, стражники спали. Мужчина, ребенок и маленький проводник медленно прошли пустой аллеей, обогнули сонный пруд, за которым виднелось массивное здание, поднялись на обширную пустую террасу.

Проводник исчез в одной из многочисленных дверей, а гости все так же неспешно свернули в темный длинный коридор. В доме было множество переходов, но мужчина в плаще, выбирая дорогу, ни разу не колебался. Наконец он уперся в двустворчатую дверь, из-за которой доносилось пение. Отечное лицо чужака сморщилось, словно от боли, он попытался открыть дверь, та не поддалась. Ночной гость на мгновение замер, а потом со злостью ударил по окованным бронзой створкам ногой в тяжелом кованом сапоге и глухо и зло застонал. Пение стало громче, пришелец сморщился и заткнул уши.

Он не мог видеть и все-таки видел огромный, холодный зал, монахов со свечами в руках и высокого красивого аббата с эмалевой совой на груди. Сотни, тысячи зеленоватых огоньков не могли осветить огромное помещение, под куполом и в дальних углах клубилась тьма, странным образом отличавшаяся от той, что глядела в высокие стрельчатые окна. Монахи пели на давно забытом языке, вряд ли понимая значение произносимых слов, а вдоль стен стояли рыцари и вельможи, короли и нищие, старые и совсем юные, здоровые и израненные, кто в боевых доспехах, кто в придворном платье, кто в жалких лохмотьях. Сильные руки сжимали тоненькие свечи, стройные голоса возносились к высокому куполу, и безостановочно и тревожно звонил колокол.