Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет

— Да, — заверила гоганни и сделала заученный во дворце реверанс.

Названная Юлианой решила уединиться с первородной, только девушка не могла этого допустить. Причинить вред так просто — обвившийся вокруг чаши зла всегда найдет способ ужалить. Дверь за собой гоганни не закрыла нарочно; сбегая по лестнице, она слышала голоса, а в гостиной слышали ее — Мэллит держалась ближе к стене, чтоб ковер не глушил цокот каблуков. Она уходит, как ей и велели... Уходит в кухни, где к Мелхен привыкли и где между вторым завтраком и обедом все слишком заняты, чтобы замечать что-то кроме разделочных досок. Старший над поварами не позволяет отлынивать, он видит все, но зачем Мелхен скрываться? Она спустилась за фруктами и желает сократить обратный путь. Она попросит открыть дверь на лестницу для слуг, и ей откроют, как не раз уже открывали.

Яблоки и сливы гоганни выбирала не таясь, однако хлебный нож пришлось украсть. Узкий и длинный, он откроет изнутри щеколду; о другом его применении девушка старалась не думать, хотя знала, куда нанесет удар, если придется спасать доверившуюся.

— Мне нужно подняться в Малую гостиную, — сказала Мэллит, и голос ее не дрогнул. Старший над поварами улыбнулся и снял с пояса связку ключей. — Я не вернусь до ужина.

За спиной скрипнул, поворачиваясь в замке, ключ. Узкая лестница обвивала дымоход, но большие печи пока не топили. Корзину девушка оставила на верхней ступеньке и склонилась к двери. Нож действительно легко поддел щеколду, а петли в Озерном замке купались в масле. Оставалось выскользнуть в нишу, где на столике золотились утренние цветы, еще живые, уже убитые. Шитая серебром скатерть приподнялась и вновь опала тяжелыми складками, кошка и та произвела бы больше шума, чем Мэллит. Девушка прижала руку к груди, унимая сердцебиение, и свернулась калачиком на полу. Из своего укрытия она видела две пары ног и слышала два голоса, роскошная и первородная все еще говорили об осени.

— ...я привыкла к дождям, — отвечала нареченная Ирэной, — но эта осень в самом деле выдалась слишком ранней.

— Хватит, — велела роскошная, и Мэллит под столом сжала рукоятку ножа. — Хватит себя хоронить. Ты здорова и еще достаточно молода, чтобы выйти замуж и завести детей.

— Странно слышать такое от вас. — Ровный голос первородной напоминал холодный дождь, не слишком сильный, но нескончаемый.

— Была бы твоя мать жива, с тобой говорила б она. У меня, милая, восемь детей, и в твоем доме родится девятый, я была с Куртом двадцать четыре года. Мы встретились в Гюнне в мою вторую осень...

О первой встрече и пирожках Мэллит слышала много раз, но слышала ли это хозяйка замка? Первородная не перебивала, ее голос раздался, лишь когда рассказ о первом дне счастья иссяк.

— Приятно убедиться, что любовь с первого взгляда существует. — Дождь не стал ни сильнее, ни тише. — Мои родители, насколько я могу судить, тоже любили друг друга, но я мало знаю об их знакомстве. Я могу быть вам чем-нибудь полезна?

— Ты можешь быть полезна себе, если одумаешься. Мне придется написать твоему брату, он не должен тебя держать здесь.

— Это мой дом, госпожа баронесса, я не вправе его оставить, так же как и своих людей. Принимая предложение наследника Вальков, я взяла на себя определенные обязательства, и я их исполню. Полагаю, ваш покойный супруг меня понял бы.

— Чтобы содержать замок в порядке, довольно толкового управляющего. Твой брат кого-нибудь пришлет, а нет, я займусь этим сама. Караулить пустую нору — что может быть глупее?

— Простите, баронесса, это мое дело

— Чушь. Ты не любила мужа и не хотела от него детей. Ты много чего насажала, рука у тебя в самом деле легкая — заставить алатскую ветропляску цвести в здешних краях надо суметь. И что, никто не сказал твоему мужу, что это за дрянь?

— Пусть о зельях думают медики, мне нравятся цветы эвро алати, этого довольно.

— Твой врач считает тебя здоровой. Он не болтун, но и не лжец. О бесплодии нет и речи, только о нежелании.

— Мне этот разговор неприятен, и я не намерена его продолжать.

— Я уже все сказала, иди и думай. Твой брат — умный мальчик, а женщины умнеют быстрее мужчин. Будь ты дурочкой, я бы говорила не с тобой, хотя такие, как ты, лучше понимают, когда с ними говорят мужчины.

— Вы ошибаетесь, сударыня, я не только не понимаю мужчин, я не желаю их понимать. Наш разговор беспредметен, и я хочу прекратить его раз и навсегда. Я останусь в Альт-Вельдере столько, сколько этого потребует мой долг, и я не намерена связывать себя браком с кем бы то ни было. Валентина я ценю и искренне за него рада. Ему удалось порвать с прошлым, надеюсь, он добьется многого и поможет нашим младшим братьям. Я не позволю ему оглядываться. Прошу меня простить.

Мэллит слышала, как шуршит платье. Шаги первородной были легки, но неспешны. Дверь открылась и закрылась, стук каблуков утонул в похожем на мох ковре, и вновь с ветром заговорил дождь, он рассказывал о чем-то плохом и неотвратимом, ветер то слушал, то принимался издевательски свистеть. Роскошная не шевелилась, и гоганни, встревожившись, вылезла из-под стола.

— Откуда ты взялась? — спросила нареченная Юлианой, и Мэллит не стала лгать.

— Я поднялась из кухонь, — объяснила она. — Я сказала, что несу фрукты, и велела отпереть нижнюю дверь для слуг. Верхнюю я открыла сама и спряталась под столом. Графиня полна зла, она может быть вредоносна...

— Глупости какие. — Овдовевшая махнула рукой. — Дурочка вовремя не родила и вбила себе в голову кучу ерунды, но вреда в том никакого. Разве что для нее самой. Я напишу Придду, пусть вытащит сестру из этого рыбного садка и увезет к людям. Курт так и сделал бы.

— Здесь много зла, — не отступила Мэллит, — и в доме, и в садах. Там был нехороший колодец, его засыпали, но беда не ушла.

— Ты опять? — Роскошная положила руку на живот и улыбнулась. — Ну что бы тебе в самом деле не принести фруктов... Не хочется тебя лишний раз гонять...

— Я принесла яблоки и сливы. Я оставила их на лестнице.

— Умница! Ты всегда знаешь, что мне нужно, только перестань искать змею в молоке. Ее там нет и никогда не было.

Мэллит промолчала. Она забыла сказать про хлебный нож и теперь могла оставить его себе.

— Гайифцы бросили-таки Хаммаила. — Маршал Дьегаррон поморщился; похоже, у бедняги опять болела голова. — Две с лишним недели назад павлиний корпус двинулся домой, сейчас как раз должен переходить границу.

— Благая весть, — одобрил Бонифаций. Рядом с худющим кэналлийцем супруг выглядел особенно жизнеутверждающе, но жрать поменьше ему бы не мешало. — И что Хаммаил? Возрыдал и отпустил? Не верю.