Мервин Пик - Горменгаст

Но Титу уже было невыносимо думать о том, что вся его жизнь пройдет в монотонном повторении мертвых обрядов и церемоний. С каждым уходящим днем он становился все более беспокойным. Он ощущал себя посаженным в клетку. Смерть Флэя закалила его. Смерть Фуксии оставила в груди болезненную пустоту. Победа над Щукволом дала ему возможность проверить меру своей храбрости.

Тит невольно считал, что мир, лежащий за горизонтом — мир неизвестный, непонятный, вроде бы нигде не существующий, но тем не менее обступающий Горменгаст со всех сторон — устроен по тому же принципу что и Горменгаст. Но одновременно он осознавал, что тот неведомый мир должен быть устроен иначе, что нигде больше нет ничего подобного его древнему дому. И он стремился именно к тому, что отлично от Горменгаста: к местам, где вздымаются к иным небесам иные горы, через иные леса текут иные реки. О, как он жаждал увидеть все это! Он жаждал проверить себя в ином мире. Ему хотелось путешествовать, но не как Герцогу, а просто как человеку по имени Тит, за душой которого ничего нет, кроме этого имени.

И тогда он будет свободен. Свободен от верности Горменгасту. Свободен от своего дома. Свободен от церемоний, сводящих его с ума своей нелепостью. Свободен быть человеком, а не представителем великого Дома Стонов. Его порыв к свободе был вдохновлен встречей с удивительным летающим созданием. Если бы эта встреча не произошла, вряд ли он решился бы на бунт против Горменгаста. Своим примером это создание показало ему прелесть независимости и свободы, дало ему понять, что людей удерживает вместе лишь страх. Страх остаться одному, страх оказаться отличным от других. Самостоятельность и независимость чудного создания взорвали изнутри его убеждения. С того самого момента, когда он осознал, что это создание не плод его воображения, мысль о нем преследовала его постоянно. Эта мысль не покидала его и сейчас, как и мысль о том, что можно существовать и без Горменгаста.

Однажды вечером поздней весной он отправился к Горе Горменгаст. Взобравшись по ее склонам, он остановился у могилы своей сестры. Но у небольшого холмика камней простоял он совсем недолго. Он думал о том, о чем, наверное, подумал бы каждый: почему человек, столь полный жизни, любви, человек такой тонкой души, должен превратиться в нечто, что разлагается под кучей камней? Но долго размышлять об этом нельзя — иначе одолеют мучительные страхи.

Легкий ветерок вычесывал шевелюру высокой травы, которая покрывала нижнюю часть склонов Горы. Вечер утопал в бледно-коралловых отсветах заката, которые ложились на камни и папоротники.

Прямые светло-каштановые волосы Тита падали ему на глаза. Он убрал их со лба и перевел взгляд на утыканную башнями громаду Горменгаста. Глаза вспыхнули странным светом.

Фуксия покинула Горменгаст. Насовсем. Она уже в совершенно ином мире. Летающее создание мертво, но Оно подсказало ему своим грациозным, свободным полетом, что Горменгаст — это далеко не все, что есть в мире. Разве он не пришел к пониманию того, что мир необъятен? И он был готов отправиться в этот мир.

Тит стоял без движения, выпрямившись, со стиснутыми кулаками. Он поднял руки и приставил кулаки друг к другу, косточка к косточке, словно пытался раздавить между ними то возбуждение, которое стало охватывать его.

В широком довольно бледном лице не было ничего такого, что позволило бы назвать Тита романтически настроенным молодым человеком. В его лице не было, фактически, ничего необычного. Черты лица были далеки от совершенства. Каждая из черт по отдельности казалась слишком большой и лишенной нужных пропорций. Его нижняя губа слегка выступала вперед из-под верхней, и чаще всего рот был слегка приоткрыт, так что виднелись зубы. Лишь его глаза казались необычными — бледные, серо-голубые, с оттенком угрюмой и мрачной фиолетовости. Эти глаза, когда в них светилась нервная энергия, могли даже пугать.

Его тело с подвижными членами было довольно крупным и тяжелым, но тем не менее достаточно гибким и сильным, плечи слегка сутулились, казалось, он постоянно пожимает плечами. Подобно тому, как при грозе собираются тучи, собирались его мысли, все становилось на свои места, ясно обозначался путь, которому он должен следовать. Его пульс, участившийся от мятежных мыслей, болезненно стучал в висках и запястьях.

Тита обвевал нежный ветерок, ласковый, успокаивающий, над Замком зависло облачко, словно благословляющее его башни. Из папоротников выбрался кролик и, усевшись на плоский камень, замер в неподвижности. В оцепенелой тишине слышался треск кузнечиков, дергал за свою струну сверчок.

Умиротворенность всего вокруг находилась в странном противоречии с чувствами, бушевавшими в груди Тита.

Какой смысл дальше откладывать свой акт предательства? От этого не станет легче. Чего он дожидается? В той атмосфере любви и почитания, которая теперь окружала его в Замке, никто не скажет ему. «Все, пришло время покинуть Горменгаст». Ни один камень Горменгаста не поддержит его решение.

Тит спустился с Горы, вышел из леса, охватывающего ее подножие, прошел по заболоченной низине, подошел к Внешним Стенам.

И когда он приблизился к воротам и стены нависли над ним, он бросился бежать.

Он бежал так, словно выполнял чей-то приказ. И в какой-то степени это было именно так, хотя этот приказ пришел из глубин его естества, о которых он так мало знал. Он подчинялся приказу законов еще более древних, чем сам Горменгаст. То были законы плоти и крови. Законы неутоленного желания. Законы, заставляющие искать перемен. Законы молодости. Законы, которые разделяют поколения, законы, которые отторгают дитя от матери, мальчика от отца, юношу от родителей. Законы, которые зовут к неизведанному. Законы, которым подчиняются лишь немногие, которым хватает смелости и решимости. Законы, которые зовут молодых уйти за горизонт, в неведомые дали.

Тит бежал, подстегиваемый верой в то, что его непослушание и есть оправдание существования. Он уже не был неоперившимся птенцом, просто непослушным ребенком, жаждущим новых сладостей. Страсть к сладостям у него уже давно прошла. Он познал уже многое. Он убил человека, он познал страх смерти, от которого дыбом встают волосы, и теперь мир, совершенно отличный, как ему казалось, от Горменгаста, звал его к себе настойчивым шепотом.

Тит бежал потому, что наконец принял окончательное и бесповоротное решение, решение, сложившееся из многих ясных и неясных причин, мотивов, желаний и порывов. Все, совместившись, призвало его к действию.

Вот почему Тит бросился бежать — внешнее действие должно было соответствовать лихорадочному течению мыслей.