Виктория Шавина - Научи меня летать

— Боги… — женщина принялась ломать стебли снова и снова, мелко кроша их в вазу.

Ведун сидел в кресле, одном из десяти, привезённых из Весны. Жёлтый бархат обивки обрамляли затейливые изгибы чёрного металла, и Надани уже много раз жалела, что не попросила сделать кресла совсем другими — металл, металл, металл, раскалённый Солнцем, и пыль — это тоже было Лето. Всюду, даже в кабинете, напоминала о себе чужая страна. Уванг Сирин был прав, когда предупреждал её не приезжать сюда, но она хотела, чтобы сын жил там, где родился и вырос его отец.

— Сыновья Марбе-уана плохо к нему относятся, — после долгого молчания уныло произнёс ведун.

— Но они — его круг! — Надани резко встряхнула руками, оборачиваясь, и сухие стебли упали на мягкий ковёр. — А он играет с девчонками. И, Боги, Гебье, он снова изображал умирающего. Его убивают в играх! И кто! Что будет дальше?!

Ведун вздохнул и посмотрел в окно.

— Вы спрашивали его, почему он проигрывает?

— Я? — Надани откинула голову и горько рассмеялась. — Я не могу с ним говорить. Порою мне кажется, что он меня ненавидит.

Последние слова она произнесла совсем тихо. Ведун молчал.

— Гебье, он такой нервный! Мальчик не должен быть таким, он же будущий воин. Он и так другой, ты понимаешь: мои волосы, бледная кожа — он совсем не похож на отца, он как чужак. Я боюсь за него. Я не хочу, чтобы они смеялись над ним, не хочу, чтобы он был изгоем!

— Но он изгой, — заметил ведун и снова замолчал. Он мог помочь только делом, но Надани ещё до рождения сына взяла с него слово не говорить с Хином.

Женщина тоже посмотрела в окно, потом переставила несколько вещей на полке. Наконец, успокоившись, произнесла:

— А ты что хотел мне сказать? Что-то плохое ещё случилось?

— Возникла трудность, — ведун повернулся к ней. — Уванг Онни не признаёт ваши права на землю.

— Чудесно! — вырвалось у Надани.

— Прочесть вам письмо?

— Назови только причину.

— Вы не благородной крови, — тихо сказал Гебье, предвидя бурю.

— Ах! — Надани криво улыбнулась. — Изящная формулировка. А кто здесь благородной крови? Может быть, Каогре? Или Марбе? Или сам уванг Онни? Скажи мне: кто — из наших соседей? Назови хоть одного!

— Парва-уан, — уныло промолвил ведун.

Надани скомкала платок и убрала его за пояс.

— Ты же понимаешь, — мрачно выговорила она, — дело только в том, что я чужачка.

— Не переживайте так, — утешил Гебье. — Новость плохая, но Сирин-уванг это предвидел. Мне лишь нужно, чтобы вы разрешили отправить письмо.

— Кому?

— Благородному, который приедет сюда и заявит свои права на землю. Они вполне законны. Его задача ему также известна: позаботиться, чтобы вы и ваш сын могли жить на земле Лета, как и прежде. Только не могу обещать, что это будет легко.

— Кому именно? — нетерпеливо повторила Надани.

Ведун опустил голову:

— Не пугайтесь: я не знаю, кому именно. Право на владение землёй было куплено Сирин-увангом. Когда он решил уехать, то передал его народу Сил'ан. Они выберут представителя и пришлют сюда.

Надани опустила веки, на её лице появилось раздражённое выражение.

— Сил'ан? — медленно выговорила она. — Это что ещё за народ?

— Они правят Весной и пришли сюда из Великого Мира, — коротко ответил ведун. — Но должен предупредить: они живут в закрытых от людей поселениях.

— Почему?

— Мы недостаточно различны и недостаточно похожи.

— Что? — Надани открыла глаза и, хмурясь, присмотрелась к ведуну.

— Мне было приказано сказать вам только это, — вздохнул тот. — И вновь спросить разрешения отправить письмо.

— А если мой ответ: нет?

— Значит, нет.

Ведун поднялся, поклонился и направился к двери. Надани сделала глубокий вдох и окликнула его:

— Гебье!

— Да?

— Да. Что мне ещё остаётся.

Двор крепости был завален рухлядью. От моста до ворот его вымостили камнем, в других местах сухая земля мешалась с песком. Тадонг стоял у обломков старой телеги, скрестив руки на груди, и всё поглядывал на крепость. Он вырос в зоне Умэй, граничащей с Весной. Климат там был прохладнее и мягче, а одежда — куда приличней, по мнению Тадонга. «Именем небес, — думал он, — уж лучше бы даже набедренная повязка. Но это… это облегающее платье… Как можно в нём чувствовать себя мужчиной?»

Ему не терпелось переодеться, но прежде нужно было передать юного Одезри няне, а та всё не показывалась. Тадонг побарабанил пальцами по предплечью. Хин хмуро взглянул на него сквозь длинную чёлку.

— Хоть бы улыбнулся, — попенял ему мужчина. — Я бы хохотал от души, если бы в детстве увидел своего отца в таком наряде.

Хин уставился куда-то прямо перед собой. Тадонг коротко вздохнул:

— Вот ты опять стоишь, что статуя. Уже сколько? Минут пять. Переживаешь что ли?

Рыжий упрямец молчал. Мужчина помассировал переносицу, тоже помолчал какое-то время и заговорил вновь, пытаясь избавиться от чувства неловкости:

— Помнишь, госпожа Одезри велела тебе играть с близнецами. Пойдём, поищем их?

Хин закрыл уши ладонями. Тадонг выставил перед собой руки в примирительном жесте и вновь оглянулся на крепость. Няню он там не увидел.

Двор пересекли три стражника в набедренных повязках и скрылись под навесом у стены. Дозорный громко храпел в тени. Тадонг изнывал от скуки и палящего Солнца. Он вновь посмотрел на Хина: мальчишка сильно потел в тёплом костюме,[3] но не уходил с солнцепёка. «У него точно не всё хорошо с головой», — мужчина взял юного Одезри за руку и отвёл в тень стены. Хин не сопротивлялся, но по-прежнему молчал и вновь застыл без движения, как только они остановились. Тадонгу стало не по себе, и тут, наконец, из крепости вышла молодая девушка в длинной белой рубашке служанки.

— Ну, Хин, — радостно провозгласил летень, торопясь уйти, — вот твоя няня. Она о тебе позаботится.

— Меми, — тихо пробормотал мальчишка, разглядывая себя в тусклое овальное зеркало, — почему я не могу одеться как остальные дети?

Служанка весело улыбнулась и затараторила:

— Как же можно, господин Одезри! Вы посмотрите на ваших гостей — двух наследников уана Марбе. Они — не то, что остальные, и одеваются поэтому иначе. Так же и вы.

Хин, хмурясь, повернулся боком. В одежде, которую так нахваливал Тадонг, не было ничего красивого. Из-за неё казалось, что живот большой и выпуклый, а ноги выше колен — раздуты. Чулки и подвязки мальчишка втайне ненавидел — ноги из-за этой пакости уставали, даже если он просто сидел, а коли надеть ещё туфли… Нет, это была не одежда, а орудия пыток.