Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Люди не то чтобы не осведомлены. Им просто не хватает логики понять: не-смертный мужчина способен родить только мальчика, девочки — прерогатива наших женщин. Или, быть может, у них иное представление о половой принадлежности: родил — значит безо всяких «она». Или они не вникают в грамматику и смысл наших истинных (и по большей части тайных) имён.

Между прочим, моё собственное означает «Друг Меча», Трюггви — «Верный», Рунфрид — «Прекрасная Тайна», а юной Синдри — «Искорка». Зная это, вникнуть в суть дела весьма легко. Но не в нашу собственную суть: здесь любой разум лишь царапает когтем по поверхности закалённого стекла.

Как все, кто способен стать отцом или матерью, мы после того стареем. Это словно качели: вверх-вниз. От зрелости — снова к юности. Каждая клетка человека, взятая сама по себе, не знает смерти. Не ведает её и крошечная, с полсантиметра в диаметре, медуза, которая, размножившись, переходит в ювенильную форму. Так и мы. Рождение дитяти обновляет наши собственные живые частицы, поворачивая время вспять.

Вы спросите, как мы, в таком случае, родим?

Не как млекопитающие и яйцекладущие. Не как амфибии и рептилии, вовсе нет.

В этом, как и в долголетии, мы подобны деревьям. От нас отделяются клоны: один фантаст назвал такое существо дагором и уверил людей, что оно — злостный паразит. Но это не так, напротив.

Что происходит, когда мы зачинаем ребёнка?

Сначала репродуктивные органы одного из нас разбухают и начинают слегка ныть. Затем клетка с одинарным набором хромосом выделяется из слипшейся массы таких же, расщепляет себя надвое, и начинается внутриядерная кадриль. Во время неё вся клетка дрейфует к поверхности тела, укореняется напротив солнечного сплетения и обращается в тугую гроздь винограда. Затем, вырастая, опускается к точке высшей искренности, называемой у японцев «хара». Женщинам нетрудно замаскировать подобное подобным, нам, к великому сожалению, невозможно. Иметь тугое брюшко — позор для тех, кто держит себя прямыми денди. Приходится не выходить на люди… Сомнительная острота.

По счастью, с момента первичного деления до того времени, когда новое существо проклюнется полностью и повиснет на толстой мясистой ножке, минует не более шестидесяти дней. С этим можно справиться. Другое дело — когда пуповина отсохла или перерезана и надо тщательно скрывать от смертных взглядов крошечную, бледную куколку-индиго размером в ладонь. Куколка ничего не ест, жадно пьёт из сосцов родителя — хоть и не обычное молоко; всё поглощённое без остатка идёт в дело, ей почти не приходится менять подгузники, но сама она с бойким лепетом передвигается на карачках по всей квартире, впитывая знание со скоростью двести километров в час, и унять это никак невозможно!

Ибо мы гордимся нашими гениальными детьми и не хотим своей волей низводить их до уровня просто разумных. Скажем, таких, какими большинство куколок становится уже в стадии личинки, плавно перетекающей в имаго. Мысли наших подрастающих питомцев по-прежнему обретаются внутри головы, они говорят не лучше и не хуже прежнего, им по-прежнему необходимо чередовать день с ночью и сон с бодрствованием. И они во всех смыслах бескрылы. Такими и вырастают — годам примерно к двадцати. Типичные люди по виду.

И всё же по-настоящему жаль одного: и дети, и разочарования в них возникают у нас редко.

Я не открыл вам, мои предполагаемые слушатели, самого главного. Чем живы мы сами и что побуждает наших отпрысков обособляться.

А теперь забудьте все незаданные вопросы и все полученные ответы. Я, старый Хьярвард с внешностью мужа в самом цвете лет, приказываю это вам и запечатываю приказ своим сильным словом.

До поры до времени пусть и остаётся так.

Папочка Хьяр выражается очень метко, но в то же время кудряво и витиевато — и меня тому же учит. Своего бессменного летописца, ага.

Не обинуясь говорит сплошными обиняками: сказывается благородное воспитание.

Денди, тоже мне. Когда мы в четыре руки перетряхиваем весовой секонд в поисках особо прикольных вещиц, местные жители морщатся и знай косят горячим глазом на симпотную парочку натуральных геев. Что я по человеческим меркам гожусь ему в сыновья, не спасает никак. Глупость полная: многое ли в нашей жизни меняется от того, что у одних особей имеется некое триединое украшение, а у других приятная впадинка? Родим-то все на одинаковый манер. Пожалуй, если ты крепко влюблён, почки возникают чаще: раз в пятьдесят-шестьдесят лет против ста. Но вовсе не по причине, лежащей на поверхности.

Раз мой супружник подсунул мне фантастическую повестушку про высокоразумный смерч. Там малец отделился от папочки, когда тот был увлечён человеческой женщиной и повсюду носил её на руках… Простите, в вихревых извивах. Потом и сынок, благодаря ущербной наследственности, втюрился в похожую красотку. Чем-то не вполне гламурным это закончилось, однако. Разочарованием и смертями. Одну уронили, а некто и сам отказался от чересчур экстравагантной любви и родов.

У нас получается очень похоже, но совсем не так. Для начала требуется хорошенько напиться, а под конец — повторить. Кустарю-одиночке это даётся нелегко.

Я раньше времени ступил на скользкую почву. Зайду-ка с другого конца, пожалуй.

Мы, то бишь макарони, денди, франты, фланёры и метросексуалы, любим насыщенный стиль жизни. Это порядочные деньги даже с учётом всяческой экономии. Мы не имеем права быть скупцами — ноблесс оближет. Мы не так богаты, чтобы иметь сколько-нибудь личных накоплений.

Как мы зарабатываем на жизнь?

Честно исполняя заказы. Нанося визиты. Подправляя официальным властям циферки в отчёте.

Как бы это сказать поизящней. Чем более развита цивилизация, чем более она благополучна и далека от проблем элементарного выживания, тем выше процент самоубийств. Когда тебе влом думать над смыслом своего личного бытия и пока ты ещё во многом зверь — этот психоз тебе никак не грозит.

Но как только человек осмелился подняться с колен…простите, рухнуть с дуба наземь…

Ну, вы поняли.

Тут его как раз подстерегли мы.

Далеко не такие культурные и уравновешенные, как теперь, но чертовски умные.

О нас, диргах или дергах — это словцо прилепилось давно и накрепко, — шла дурная слава. Мы нюхом чуяли слабину прямоходящих иного рода, чем мы, и когда в них начинала иссякать жизненная мощь, нападали и выпивали их досуха. Убивали, одним словом.

Но, повторяю, лишь тогда, когда сами они на это отчасти напрашивались. В том числе и дети; и женщины с малыми детьми; и беременные.

Вот что не осмелился выговорить вслух мой славный Друг Меча.