Роберт Джордан - Око Мира

— Я отвергаю тебя! У тебя нет никакой власти надо мной, и я не встану перед тобой на колени ни живым, ни мертвым.

— Смотри, — сказал Ба'алзамон. — Смотри!

Не желая этого, Ранд все же повернул голову.

Там стояли Эгвейн и Найнив, бледные и испуганные, с цветами в волосах. И еще одна женщина, чуть старше Мудрой, темноглазая и красивая, одетая в платье Двуречья, вышитое вокруг ворота яркими садовыми цветками.

— Мама? — выдохнул Ранд, и женщина улыбнулась безысходной улыбкой. Улыбкой его матери. — Нет! Моя мать умерла, а эти две не здесь, и им ничего не угрожает. Я отвергаю тебя!

Эгвейн и Найнив затуманились, расплылись, дымку разогнало ветром, и она развеялась, девушка и Мудрая исчезли. Кари ал'Тор по-прежнему стояла там, с расширившимися от ужаса глазами.

— Она-то, по крайней мере, моя, — заметил Ба'алзамон, — моя, и я буду делать с нею что мне заблагорассудится.

Ранд замотал головой:

— Я отвергаю тебя. — Он через силу выдавливал слова. — Она умерла, и она — в Свете, и ты ей ничего не сделаешь!

Губы матери задрожали. Слезы потекли по ее щекам; каждая слезинка жгла Ранда, словно кислота.

— Повелитель Могил сильнее, чем был, сын мой, — сказала она, — Его руки протягиваются все дальше. Для неосторожных душ у Отца Лжи — медовый язык. Мой сын. Мой единственный, дорогой сын. Я бы уберегла тебя, если б могла, но теперь он — мой господин, его прихоть — закон моего существования. Я могу лишь подчиняться ему и ради его милости простираться ниц. Один ты можешь освободить меня. Пожалуйста, сынок. Пожалуйста, помоги мне. Помоги мне. Помоги мне! ПОЖАЛУЙСТА!

Вопль вырвался из ее груди, когда гололицые Исчезающие, бледные и безглазые, тесно окружили ее. Одежду сорвали бескровные руки, руки, которые сжимали клещи, и тиски, и железо, что жгли, хлестали, жалили обнаженное тело. Пронзительный крик звучал не смолкая.

Вопль Ранда эхом отозвался на крик Кари. Пустота вскипела в его разуме. Меч оказался в руке. Не клинок с клеймом цапли, а клинок света, клинок Света. Едва Ранд поднял его, с острия сорвалась белая огненная стрела молнии, словно клинок сам собой вытянулся. Молния коснулась ближайшего Исчезающего, и комната утонула в слепящей грязновато-белой вспышке, сияющей через Полулюдей, как свеча через бумагу, прожигая их насквозь, и глазам Ранда стало больно.

Из центра ярчайшего сияния Ранд услышал шепот:

— Спасибо, сын мой. О Свет! Благословенный Свет.

Вспышка поблекла, и Ранд остался в комнате наедине с Ба'алзамоном. Глаза Ба'алзамона пылали, словно Бездна Рока, но от меча он отпрянул, словно бы тот и взаправду был самим Светом.

— Дурак! Ты сам уничтожишь себя! Ты не способен в такой степени владеть этим, еще нет! Нет, не можешь, пока я не научу тебя!

— С этим кончено, — сказал Ранд и с размаху ударил мечом по черной жиле Ба'алзамона.

Меч опустился, и Ба'алзамон вскричал, завопил, каменные стены задрожали, и нескончаемый вой, едва клинок Света рассек шнур, взметнулся еще громче. Рассеченные концы отпрыгнули в стороны, словно они были туго натянуты. Конец, простирающий в ничто, отскочив, начал съеживаться, ссыхаться; второй отлетел в Ба'алзамона, с силой стегнув его и отшвырнув к камину. Беззвучный смех раскатился в безмолвных воплях искаженных мукой лиц. Стены вздрогнули и треснули; пол вздыбился, с потолка обрушились на пол обломки камня.

Все вокруг разваливалось на части, сотрясалось, но Ранд направил меч в сердце Ба'алзамону.

— С этим кончено!

Из клинка пикой ударил свет, осыпаясь потоком пылающих искр, будто каплями расплавленного добела металла. Взвыв, Ба'алзамон вскинул руки в тщетной попытке защититься.

Пламя в его глазах вопило, сливаясь с другими языками огня из загоревшегося камня, камня треснувших стен, камня обрушивающегося пола, камня, дождем посыпавшегося с потолка. Ранд почувствовал, как яркая нить, присоединенная к нему, утоньшается, пока вскоре не осталась всего лишь свечением, но он напрягся сильнее, не понимая, что делает или как, лишь зная одно: это должно кончиться. Это должно кончиться!

Огонь наполнил комнату, превратившуюся в чистое пламя. Ранд заметил, что Ба'алзамон усыхал, будто листок, слышал, как он стенает, ощущал, как пронзительные вопли отзываются в его костях. Пламя разлилось чистейшим белым, ярче солнечного, светом. Потом пропал последний проблеск нити, и Ранд стал падать сквозь бесконечную черноту и стихающий вой Ба'алзамона.

Что-то со страшной силой ударило Ранда, превратив его в студень, и студень дрожал и вопил от свирепствующего у него внутри огня, от жадного, голодного холода, жгущего и жгущего бесконечно.

Вначале он почувствовал солнце, движущееся по безоблачному небу, бившее в его немигающие глаза. Казалось, оно движется неровными рывками, останавливаясь неподвижно на целые дни, стремительно уносясь вперед черточкой света, резким броском катясь к далекому горизонту, и вместе с этим убывал день. Свет. Что-то это должно значить. Думать оказалось чем-то новым. Я могу думать. Я осознаю себя. Потом пришла боль, воспоминание о ярости лихорадки, а сотрясавшие и швырявшие его, словно тряпичную куклу, приступы озноба оставили после себя кровоподтеки на теле. И еще было зловоние. Приторный запах горелого мяса вполз, забился в ноздри и в голову.

Он тяжело перевернулся, — тупо заныли мышцы, — и толчком приподнялся, встал, опираясь на руки и колени. Не понимая, он уставился на маслянистый пепел, в котором лежал, — пепел был разбросан и размазан по каменистой вершине холма. Повсюду валялись лохмотья темно-зеленой ткани, перемешанные с обугленными, почерневшими по краям лоскутами, избежавшими пламени.

Агинор.

В животе у Ранда что-то перевернулось и скрутило. Пытаясь счистить с одежды черные мазки пепла, он отполз от останков Отрекшегося. Руки чуть ли не висели безвольно, почти не помогая ему продвигаться вперед. Он попытался действовать сразу двумя руками и упал ничком. Крутой обрыв смутно вырисовывался перед взором, гладкая скальная стена крутанулась в глазах, бездна притягивала. Голова закружилась, и его стошнило за край утеса.

Дрожа всем телом, он отполз на животе назад, пока перед глазами не оказался устойчивый камень, потом перекатился на спину, хватая ртом воздух. Неловко вытянул меч из ножен. От красной ткани осталось с горсточку пепла. Руки задрожали, когда он поднял клинок и поднес к лицу; держать меч пришлось двумя руками. Это был клинок, клейменный цаплей, — Клеймо цапли? Да. Тэм, мой отец, — но всего-навсего обычная сталь. С третьей попытки он сумел вложить меч в ножны. Было же еще что-то. Или там был другой меч.