Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Дикий волк

Но мне нужно было ждать. Между тем похолодало, а я был раздет.

Свет с берега шел слабый, но я рассмотрел свою маленькую тюремную клетку с грудой одеял, наваленных на кучу старых мешков; у перегородки увидел покоробившийся и потрескавшийся матросский сундучок, тяжелую — мне не под силу — ржавую цепь, кувшин для воды, а в дальнем углу —  «дальнем» значило два шага от меня — стояла мерзкая бадья, наполовину заполненная блевотиной. Возможно, из добрых побуждений Маррик снял с меня промокшую одежду, а может быть, просто забыл вернуть ее или же сознательно не отдал, чтобы предотвратить попытку побега.

Пять секунд осмотра сундучка показали, что в нем, кроме дощечек для письма, бронзового кубка и каких-то кожаных ремешков от сандалий, ничего нет. Закрывая крышку сундучка с этой не подающей надежды коллекцией, я подумал, что хоть туфли они мне оставили. Не потому, что я не привык ходить босиком, но не зимой же и не по здешним дорогам… Однако, голым или нет, я должен был бежать. Именно меры предосторожности, предпринятые Марриком, вынуждали меня больше, чем когда-либо, стремиться выбраться отсюда.

Я не знал, что буду делать, куда пойду. Всевышний выпустил меня из рук Камлака и помог перебраться через море, и я поверил в свою судьбу. По плану я намеревался войти в приближение Амброзиуса, чтобы узнать, что он за человек. Потом, если там можно будет найти покровительство или хотя бы милосердие, я бы рассказал о себе и предложил свои услуги. Мне никогда не приходило в голову, что просьба воспользоваться услугами двенадцатилетнего — это какой-то абсурд. Полагаю, что в силу своего возраста я тогда рассуждал по-королевски.

Мешки, на которых я лежал, были старыми и кое-где даже прогнившими. Так что не составляло труда разорвать один из них по швам, чтобы через образовавшиеся дырки просунуть голову и руки. Одеяние было ужасным, но зато модным. Таким же образом я «разделался» и со вторым мешком. Стало теплее. Одеяла были добротными и слишком толстыми, чтобы их разорвать, к тому же помешали бы мне отсюда выбираться. Связав пару кожаных ремней, я сделал себе пояс. Оставшийся кусок ячменного хлеба я засунул в переднюю пройму мешка, остатками воды вымыл лицо, руки и волосы, снова подошел к иллюминатору, поднялся и выглянул.

Пока занимался своей экипировкой, я слышал выкрики и громкий топот шагов, как будто шло построение к маршу. Так оно и было. Воины и повозки покидали пристань. Последняя из повозок, тяжело груженная, со скрипом, сопровождаемая щелканьем кнута, удалялась вдоль сооружений. Меня разбирало любопытство: что за груз?

В эту пору года зерно — вряд ли; более вероятно — металл или руда. Это подтверждало и то, что разгрузку вели воины, и повозки отправляли в город под охраной. Звуки стихли. Я осторожно огляделся вокруг. Фонари все еще горели, но, насколько я мог видеть, на пристани не было никого. Пора двигаться, пока часовому не вздумалось проверять, на месте ли узник.

Вскоре я уже сидел на подоконнике иллюминатора и пытался дотянуться до каната, наполовину высунувшись и опираясь ногами на перегородку. Мне стало немножко не по себе, когда увидел, что не могу сразу за него ухватиться, что придется встать в рост и как-то удержаться, находясь над черной бездной между судном и пристанью, куда маслянистые волны катили груды мусора. Но мне удалось справиться. Цепляясь ногтями за борт, как это делала крыса, которую до этого наблюдал, я смог выпрямиться и ухватиться за канат. Он был туго натянут. Я вцепился в него обеими руками и ногами.

Я полагал, что, перебирая руками по канату, без шума приземлюсь в тени на пристани. Но не имея никакого «морского» опыта, я не учел одну вещь — легкий вес малого судна. Когда я повис на канате, оно резко наклонилось и, раскачиваясь, неожиданно накренилось в сторону пристани. Канат под моим весом опустился к воде и начал сворачиваться в петлю. В том месте, где я прилип к канату, как обезьяна, он внезапно встал вертикально. Ноги потеряли опору, руки не могли удерживать мой вес. Я заскользил по канату, как бусинка по нитке.

Если бы судно качнулось более плавно, оно придавило бы меня к пристани или я бы пошел на дно, достигнув нижнего изгиба петли. Но оно повело себя, как пугливая лошадь. Когда судно стукнулось о кромку пристани, я как раз был на ее уровне. Оно резким толчком как бы сбросило меня с себя. В нескольких дюймах от тумбы я приземлился, растянувшись на твердой мерзлой земле.

Времени на раздумья не было. Я слышал шлепанье босых ног по палубе. Видно, часовой побежал посмотреть, что случилось. Я сгруппировался, перекатился, вскочил на ноги и уже бежал, прежде чем он с раскачивающимся фонарем оказался на том месте, где я только что был. Он что-то кричал, но я уже скрылся за углом строений и был уверен, что он не видит меня. Даже если бы и видел, я все равно считал себя более-менее уже в безопасности. Сначала мой страж проверит каюту, где меня заперли, но даже в этом случае я сомневался, что он осмелится оставить судно. На пару секунд я прислонился к стенке, крепко прижимая к себе расцарапанные руки и стараясь привыкнуть к темноте. Я быстренько огляделся, чтобы выбрать направление движения.

Сарай, за которым я укрылся, стоял в дальнем конце пристани. Прямая лента гравиевой дороги тянулась в направлении видневшихся вдали огней, скорее всего — город. Там, где дорога уходила в темноту, мерцали тусклые огоньки, принадлежавшие направляющемуся в город каравану. Все будто замерло.

Нетрудно было догадаться, что столь тщательно охраняемый груз ждали именно в штабе Амброзиуса. Я не представлял себе, как мне добраться до него или вообще до какой-нибудь деревушки, или города. А пока мне нужно было разыскать себе еду и теплый кров, под крышей которого я мог бы найти убежище и дождаться наступления дня. Бог, видимо, покровительствовал мне.

Было бы неплохо, если бы он помог мне еще и с едой. Изначально я планировал обменять на еду какую-нибудь из драгоценностей, но теперь, труся следом за повозками, подумал, что мне все-таки придется что-то украсть. На худой конец у меня оставалась коврига ячменного хлеба. Потом дождусь рассвета, и… Если Амброзиус проводил «встречу», как выразился Маррик, то будет совершенно бесполезно отправляться в его штаб и добиваться аудиенции. Сколько бы важной ни представлялась мне собственная персона, охрана Амброзиуса будет руководствоваться другими соображениями, узрев меня в подобном виде. Дождемся наступления дня.

Стояла стужа. На фоне черного морозного воздуха пар моего дыхания казался серым. Луна не светила, зато, как волчьи глаза, сверкали звезды. Блестели схваченные морозцем камни на дороге. До меня доносился звонкий цокот копыт и звучный скрип колес. На мое счастье ветра не было. От бега я согревался, но близко подходить к конвою опасался. Повозки и люди еле тащились, поэтому время от времени я замедлял свой бег. Мороз проникал под рваную мешковину, и я колотил себя руками, пытаясь разогнать кровь.