Сказка старого эльфийского замка (СИ) - Морецкая Анна

Не успев даже задуматься, что подобное поведение не пристало графской дочери, Лисса прильнула к щели в дверях. Картина, открывшаяся ей, поразила ее неимоверно — мачеха, всхлипывая в голос, стояла на коленях перед отцом и о чем-то умоляла его.

Девочка оторопела. Эта дородная и статная роскошная красавица, в которую уже давно превратилась хрупкая нежная фея, любила сложные прически, яркие наряды из самых дорогих тканей и громоздкие украшения. А еще она никогда не снисходила до улыбки и ласкового слова даже в присутствии отца. И вот теперь, она, вся из себя такая надменная и высокомерная, цеплялась за колени мужа и выла в голос. При этом одета мачеха была в какой-то помятый расхристанный пеньюар, развившиеся локоны торчали во все стороны неопрятными прядями, а в обычно капризно-раздраженном голоске нет-нет, а проскакивали панически-дребезжащие нотки:

— Алексин, милый, я тебя прошу, нет — я умоляю, не делай этого! — между всхлипами говорила женщина совершенно не свойственным ей нежно-просительным тоном, заглядывая снизу вверх в глаза, возвышавшегося над ней мужчины.

— Малиния, прекрати, — поморщился при этих ее словах граф, — когда я брал тебя за себя замуж, то выдвинул единственное условие. И ты прекрасно знаешь какое! Ты тогда уже оказалась не девицей, но будучи взрослым человеком, я посчитал, что грехи юности можно и простить ради дальнейшей спокойной совместной жизни. И ни разу… заметь, ни разу за все годы тебя не попрекнул!

— Но Алексин, тебя ведь не бывает дома месяцами! Ты бросил меня тут, в деревне, одну! А я тоскую в одиночестве, и может, ища общения хоть с кем-то, однажды что-то или сделала, или сказала такое, что можно рассматривать двояко. Но я тебя уверяю — ничего ужасного я не совершала! Меня следует пожалеть, а не выдвигать мне какие-то надуманные претензии! — и голосок мачехи при этом звучал непривычно жалостливо.

— Прекрати! Переигрываешь. Я не знаю, что ты могла творить до Джея, но вскоре после его рождения, в ту самую первую нашу поездку ко двору, ты себе уже, ни в чем не отказывала! Так что думаю, что и твое времяпровождение в Вэйэ-Силе, в последние месяцы и в мое отсутствие, ничем не отличалось!

— Алексин! Как ты можешь! — мачеха замерла, воркующие нежные всхлипы прекратились, и она уставилась на отца расширенными от настоящего — действительно накатившего на нее ужаса, глазами. — Ты ставишь под сомнение законность рождения Джейсона?!

— Нет. К счастью малыш пошел весь в меня. Да и старая Росяна подтвердила, что в нем моя кровь, — спокойно ответил ей на это граф.

— Ага! Так это старая ведьма тебе в уши надула все эти гадости про меня! Мерзавка живет на моей земле, допущена в замок, а вон что творит у меня за спиной, грязная склочница! Уничтожу! Закопаю собственными руками эту ядовитую змею! — заорала мачеха так, что притаившаяся у двери Лисса аж присела от страха. Вот теперь она эту женщину узнавала.

— Оставь в покое старушку. Тем более что она тебе не по зубам даже сейчас, в своем преклонном возрасте. Не делай этой ошибки, если не хочешь навредить ребенку, которого носишь, — так же, не повышая голоса, ответил на ее дикие вопли муж. — А подсчитать твой срок не трудно, видевшему тебя уже однажды беременной мужчине. Твоя таллия еще тонка и гибка, но вот грудь уже заметно увеличилась. Да, я почувствовал, когда ты терлась об меня сегодня ночью, пока я не выставил тебя из своей спальни. Она плотная и тяжелая, а совсем не мягка и упругая, как должна бы быть. А твоя реакция на мои благовония? Ты ее, конечно, пересилила, но я приметил. И не смотри на меня так. Ты забыла? Я твой муж, а не любовник, попадающий к тебе в объятия раз от разу! Я прожил с тобой полтора года, практически из-за дня в день ложась спать в одну постель. Ты тогда еще не смела гнать меня из своей спальни, а я еще надеялся на нормальные отношения. И уж твою первую беременность я помню очень хорошо, и твое меняющееся тело. Так что понять, что ты понесла месяцаполтора назад, я вполне в состоянии. А твои ночные поползновения были только исключительно для того, что бы потом иметь возможность предъявить этого ребенка мне. Но ты просчиталась милая!

Услышав все это, мачеха взвыла с новой силой и вцепилась опять в колени мужа, дергая его так, что возвышающееся над ней тело этого довольно крупного и высокого мужчины ходило ходуном:

— Алексин, дорогой мой, драгоценный, ты все не правильно понял! Ну, оступилась разок когда-то, с кем не бывает?! А так все дальше поцелуев и не заходило! Поверь мне, прошу! А грудь моя… я ж поправилась немного за эти годы, вот и она больше стала. И благовония твои с пряным запахом я никогда не любила, просто раньше не говорила!

— Ага, конечно, — усмехнулся граф, попытавшись отцепить от себя руки жены, а когда это ему не удалось, просто сильно хлопнул по судорожно сжатым пальцам. — Отпусти меня и прекрати считать дураком! Впрочем, я сам виноват — пытался по началу закрывать глаза на твой флирт с другими мужчинами, считая, что такой молодой и красивой женщине необходимо чувствовать признание своей красоты от многих. Но когда уже знакомые, отводя глаза и подбирая выражения, стали мне говорить, что наблюдали тебя воочию даже не в двусмысленных, а вполне в однозначных ситуациях, тут уж пришлось и мне глаза-то открыть. И что я увидел?! А?! А увидел я не просто легкомысленную красотку, как мне бы хотелось думать, а настоящую похотливую шлюху, не то, что не знающую границ, а намеренно стремящуюся их переступить! Шлюха — как есть шлюха!

— А-ах!!! — с громким возгласом мачеха откинулась назад, оттолкнувшись от коленей мужа и вперив в него ненавидящий взгляд. — Да как ты смеешь?! Я — графиня!

— Ха! Да какая ты графиня?! Ты как была дочерью торгаша, поднявшегося из самых низов, так ею и осталась. Ни природного благородства, ни привнесенного достойного воспитания ты не имеешь, а как была с замашками крестьянской блудной девки, так и осталась. Впрочем, что это я? Не каждая и простая-то девушка с первым попавшимся хахалем в ближайший стог идет! Так что будь добра, милая, к моей спальне больше и близко не подходи. А из своих проблем выпутывайся сама, как знаешь. Этого ребенка я не признаю!

После этих слов граф, глянув презрительно на так и оставшуюся сидеть около его ног женщину, отвернулся от нее и направился к двери. И уже почти на выходе, не оборачиваясь, громко сказал:

— Да… и подумай на досуге об обители…

Лисса, заслышав приближающиеся шаги отца, едва успела укрыться за портьерой, тяжелыми складками обрамляющую дверь.

Затаив дыхания и вцепившись в штору, девочка замерла, вдруг осознав, что ее могут застать сейчас за таким неблаговидным делом, как подслушивание. Но граф, видно, был весь в своих мыслях, так что на слегка колышущуюся занавесь внимания не обратил. Глядя сквозь складки ткани в его удаляющуюся спину, девочка тем временем обдумывала услышанное.

То, что мачеха бранилась, как пьяный кузнец, это было для Лиссы не новостью, а вот то, что отец не стеснялся в выражениях, неприятно покоробило. Но, видно, жена оскорбила его очень сильно, раз такой спокойный и, в общем-то, доброжелательный человек, как граф Силвэйский, позволил себе подобныевыражения. А то, что измена оскорбление не шуточное, это девочка прекрасно поняла.

Многие взрослые считают, что пониманию детей серьезные вещи не доступны. Ну, так это они так думают, а ребенку, почти подростку, в десять зим, как раз все понятно. Вот знаний маловато… это да-а.

«— Только если поцелуи это не измена, о которой говорил отец, то, что же такое делала мачеха с другими мужчинами, чего он ей простить не может?» — задалась закономерным вопросом Лисса. В ее-то личном опыте и поцелуев, понятное дело, пока не было, но вот на праздниках и в деревне, и во дворце случалось не раз натыкаться на целующуюся парочку, поэтому какое-никакое представление о них она имела.

Пока ребенок рассуждал о вещах довольно сложных для его восприятия, шаги отца успели затихнуть, и Лисса решила тоже потихоньку выбираться из комнаты. Но тут ее внимание привлекли звуки из кабинета: сначала послышались всхлипы, потом какая-то возня и следом резкий звук бьющегося стекла. От последнего неожиданного и громкого звука девочка вздрогнула, и сперепугу опять завернулась в ткань. А из комнаты, из оставленной открытой настежь двери, до слуха девочки долетали уже вполне различимые слова, произносимые злым голосом: