Хагалаз. Восхождение (СИ) - Диас Отто

— Не знаю. Мне ничего не сказали.

Блэйр опустил глаза. Переднюю часть головы ломило, накатила навязчивая тяжёлая усталость.

— Вот уж дела… значит, местечко гаже, чем казалось. А сейчас тебя куда водили?

— На допрос.

— По поводу?

— Меньше знаешь — крепче спишь. — Блэйр не испытывал презрения к тюремному соседу, но сейчас полотно неприязни обернулось вокруг него и сжало как тиски. Почему он вообще должен отвечать на чьи-то вопросы? Где-то под потолком навязчиво кружила муха, чьё «бжзз» в моменты затянувшихся пауз казалось неестественно громким.

— Таким, как мы, лучше держаться вместе, — словно упрекнув, заметил Канутус. — Искать иных друзей в стенах тюрьмы — глупость, они тебя погубят. Надеюсь, ты это осознаёшь.

— У меня нет друзей, и я в них не нуждаюсь.

— Вдвойне глупость.

Канутус отстранился от решётки и направился к койке. Блэйр наконец-то лёг. Долгожданный отдых. Мужчина надеялся сразу провалиться в сон, но боль неустанно дёргала за ниточки, а разговор с Арравелом не шёл из головы. «Уже выдвинул мою кандидатуру. Видать, пути назад нет. В любом случае убьют: здесь или там. Остаётся выбрать смерть по уровню благородства. Какую никчёмную жизнь я прожил».

Фиолетовая скорлупа треснула, и внутри Энэйн что-то ликующе затрепетало. Она опустилась неподалёку от яйца, задрожавшего в траве, и стала внимательно наблюдать. Этцель, не менее заинтригованный происходящим, встал у девушки за спиной. Он хотел что-то сказать, но Энэйн жестом остановила его.

Крохотные осколки посыпались на землю. Первым показался мощный зазубренный клюв. Он пробил себе путь наружу, и Энэйн не сдержала восторга, когда из почти метрового яйца начало высвобождаться уникальное создание — сурт. Грозным кличем птица ознаменовала своё прибытие в мир и взмахнула огромными огненными крыльями. Лицо девушки обдало порывом горячего воздуха. Ещё неумело, но оживлённо сурт пыталась подниматься. Её заострённые перья переливались золотом, а пышный хвост, словно веер, беспорядочно метался по траве.

— Вылупилась… — заметил сражённый сияющей красотой мужчина, и тут же опомнился. — Улетает! Надо что-то сделать, а то…

— Не улетит, — перебила его выпрямившаяся Энэйн. Она загадочно улыбнулась, как делала это часто, планируя какую-нибудь жестокость или вводя в заблуждение. Птица вдруг содрогнулась, и как подкошенная, опустилась на землю. Начав метаться словно бы в агонии, она протяжно зарокотала.

— Быстрее, сделай клетку, она нужна мне живая.

Сучья деревьев тут же начали сплетаться, темнеть и затвердевать, обступая несчастную сурт со всех сторон. Вскоре птица оказалась заперта в железе, и её жалкие попытки выбраться не увенчались успехом. Трава под смирённым созданием задымилась.

— Вставай!

Гелата вздрогнула от прозвучавшего над ухом звонкого голоса, а открыв глаза, увидела перед собой недовольное лицо Элофа. Юноша хмурился, но, заметив, что девушка вернулась в сознание, тут же отстранился и начал складывать небольшие пожитки в сумку. Гелата моргнула, попытавшись ухватиться за нить ускользающего сна, но он растворился, и перед глазами осталось лишь небо, укутанное полупрозрачной дымкой. Повернувшись, девушка уставилась на потухший костёр. Сон. Воспоминания. Проживать две жизни стало почти естественно с тех пор, как Энэйн поселилась в её теле, но иногда так хотелось очутиться в собственном сне или вовсе не видеть ничего. Голова гудела. Гелата задумалась о том, что делает существо внутри, когда она засыпает. Может ли Энэйн свободно гулять по её сознанию, или этот процесс однобок?

Делэль возилась в угле, пачкая руки и одежду, пока Этцель поил лошадей. «Я одна до сих пор сплю», — подумала девушка, сразу же ощутив неловкость, и поднялась. Её помятое от травы лицо изображало муку. В последнее время спать хотелось всё чаще и сильнее, а между тем они почти подошли к столице.

С холма, на котором путники провели ночь, открывался отличный обзор на Архорд. Девушка вспомнила, как впервые приехала сюда с мёдом дровосека, как встретила Микаэля. Уже тогда её жизнь повернула куда-то не туда, но разве могла Гелата представить, что все те свалившиеся на её плечи горести — лишь начало пути?

— Чего расселась?

Один в один, как Элоф… только он был нежнее с ней, а потом…

Гелата бросила задумчивый взгляд на копошащегося юношу, поднялась на ноги и отряхнулась. Новая жизнь стояла комом в горле. Желудок сводило от голода. Хотелось чего-нибудь горячего и хмельного. Сытный завтрак и мягкая кровать — неужели так много для одного человека? Всё это было в далёком прошлом.

Девушка порылась в своём дорожном мешке и взяла оттуда ломоть хлеба. Пока она жевала, рассуждая о том, способен ли хоть кто-то изменять судьбу, над головами их начал кружить ястреб. Гелата редко видела этих хищных и гордых птиц. Заворожённо она наблюдала, как тот наворачивает круги, будто что-то выискивая. Внезапно его увидел Этцель и выставил вперёд руку, словно приглашая. Птица незамедлительно опустилась на неё, и девушка заметила, что ястреб держит в клюве какой-то крохотный свёрток. Она никогда не видела писем и не умела читать, а между тем ей стало интересно, как работает этот хитростный способ передачи информации. Тем временем Этцель уже вовсю изучал полученный текст.

Послание? Для них? Или птица перепутала адресатов?

— Понятно. Лети.

Ястреб снова воспарил. Элоф погрузил сумки на лошадей.

— Что это? — спросила девушка, кивнув на свёрток в руках мага. Этцель бросил на неё строгий взгляд. Он не любил отвечать на вопросы, когда их задавала ОНА, и как будто презирал Гелату за её расовую принадлежность, а между тем охотнее говорил с Энэйн, если та брала верх над телом. Как он различал перемену, девушка не знала, но изобразить существо ей никак не удавалось. Порой Гелата чувствовала, что красноголовая насмехается, отчего не на шутку раздражалась.

— Весточка от союзников.

— Союзников?

В разговор вмешался презрительно усмехнувшийся Элоф.

— А ты думала, мы одни в этой войне?

Гелата ничего не думала. Она вообще мало понимала. Единственным её желанием было побыстрее освободить тело. Столько воды утекло с тех пор, как она попала в передрягу с изнасилованием, столько смертей увидели её глаза. Хоть в последние месяцы надобность использовать силу крови исчезла и процесс разрушения замедлился, Гелата всё же день ото дня чувствовала себя слабее. Её мучал кровавый кашель, временами накатывал жар, и лишь в редких случаях у девушки ничего не болело. Этцель советовал ей чаще отдыхать, однако в пути это было практически невозможно. Большую часть дня девушка проводила в седле. Элофа же её апатичное бессилие раздражало. Любую свободную минуту юноша посвящал тренировкам. Он видел цель и чётко понимал, как преодолеть препятствия. И хотя Гелата неоднократно задавалась вопросом «что, если победа окажется не за ним», никто не рассматривал такой вариант развития событий.

Этцель постоянно поил его странной желтоватой жидкостью. От неё юноша морщился и бледнел, но через полчаса его отпускало, и Элоф с прежним рвением возвращался к занятиям.

В столицу компания въехала, когда уже перевалило за полдень. Гелате не терпелось куда-нибудь опуститься. За дни путешествия она отбила себе весь зад и мечтала вылезти из седла хотя бы на неделю. Оставалось подыскать трактир, где сносно накормят и дадут койку.

Погода была скверная. Мрачность, духота. Вдобавок к этому на улицах суетно мелькали серые лица, смешивались в бессвязное блеяние голоса. Такой ли девушка запомнила столицу, где её безбожно ограбили? Да, это был тот же самый Архорд. Гелата невольно задумалась о судьбе Микаэля, укравшего её лошадь и медокоза. Не был ли пойман беглый раб? Девушка надеялась, что справедливость восторжествовала, хотя и слабо верила в её существование.

Отыскать пристанище оказалось непросто. Столица кишела приезжими, и большинство трактиров были забиты так, что яблоку было негде упасть. От такого столпотворения девушке становилось не по себе. Мысленно она уже жаловалась на отвратительную жизнь и злой рок, как вдруг Этцель нашёл им крохотную комнатушку в трактире с обветшалой вывеской «Путеводная звезда». Гелата соскочила с лошади, чувствуя, что уже не может на ней сидеть. С одной стороны, она обрадовалась тому, что нашлось местечко, а с другой, мысль, что четверым придётся ютиться в одной комнате, угнетала.