Сергей Махотин - Владигор и Звезда Перуна

Старый вожак повернулся и, прихрамывая, заковылял вдоль реки прочь от этого проклятого места, где его унизили и предали.

Деревня еще спала. Была она небольшой, в пять дворов, и звалась Дрянью. Еще в незапамятные времена какой-то путник в сердцах разбранил деревушку то ли за близость к Заморочному лесу, то ли за негостеприимство ее жителей, то ли еще за какие прегрешения, теперь и не вспомнишь, да только незавидное имя прилепилось к деревне накрепко и навсегда. Ее обитателей, впрочем, это мало трогало. Как говорится, кому свинья, а нам семья. Да и путники нечасто забредали в эти места, так что не перед кем было и стыдиться.

В покосившейся и почерневшей от времени избушке на самом краю деревни мекнула коза. В ответ произошло некоторое шевеление на лавке, ворчание, вздохи, зевки, и наконец из-под овчины выглянула неопределенного возраста баба в дырявом шерстяном платке. Она осторожно спустила ноги на пол и поежилась, пытаясь поскорее всунуть их в латаные валенки.

Коза вновь подала голос, на этот раз повеселее.

— Угомонись, ненасытная, — махнула на нее рукой хозяйка и потрогала печь, едва теплую. — Стужа-то кака ноне! И дрова кончаются… Как быть, не придумаю. А?

На этот раз к козе присоединился козленок. Дрожащий его голосок звучал нежно и жалобно.

Хозяйка сняла с печи не остывший еще горшок и вылила содержимое в узкую лохань. Коза с козленком склонились над ней и принялись за теплое варево. Внезапно коза подняла голову и настороженно прислушалась.

— Ну что еще? — Хозяйка, закладывающая в печь тонкий ольховый сушняк, оторвалась от своего занятия и взглянула на обледенелое слюдяное оконце, сквозь которое в избу проникал слабый свет зари. — Ешь, ешь, до ужина не получишь от меня ничего.

Коза, однако, не послушалась благоразумного совета и по-прежнему стояла, настороженно поводя ушами и глядя куда-то сквозь стену.

— Ох, светы мои, — вздохнула хозяйка, тяжело поднимаясь с колен. — Пойти взглянуть, есть там кто?

Она пару раз дернула примороженную за ночь дверь, которая открылась наконец с сухим щелчком, и ступила на скрипучий снег, покрывший крыльцо нарядным искрящимся слоем. Перед крыльцом стоял тощий жеребец. Ребра его ходили ходуном, ноги дрожали, красная пена выступила на губах. Из открытой пасти валил пар.

Баба всплеснула руками и запричитала:

— Да откуда ж ты?.. Да кто ж так тебя?.. И горячий-то какой — застудишься вмиг! И куда ж я тебя — и в дверь-то не протиснуть, чай, изба не конюшня!.. — Она вдруг перестала причитать и спохватилась: — Погоди, родимый, чуток.

С этими словами баба, обнаружив неожиданное проворство, юркнула назад в избу, но вскоре снова появилась, волоча за собой овчину и разноцветное лоскутное одеяло. Прежде чем набросить все это на жеребца, она тщательно обтерла ему полотенцем морду, затем насухо вытерла левый бок, обогнула коня сзади, перешла к правому боку и тут обнаружила небольшую ивовую корзину с крышкой, крепко держащуюся на двух ремнях. Крышка также крепилась к корзине несколькими ремешками. Женщина растерянно огляделась по сторонам, будто ожидая увидеть хозяина невесть откуда взявшегося коня, и в этот момент услышала плач ребенка. От неожиданности она села прямо в снег, перестав что-либо соображать. Она слабо попыталась убедить себя, что этот звук ей просто послышался, что сейчас наваждение кончится, а может, и конь исчезнет с глаз долой. Но плач повторился, и уже не было никаких сомнений, что доносится он из закрытой ивовой корзины.

— Евдоха, никак гость к тебе?

К ней приближался Саврас, хозяин соседнего подворья, здоровенный мужик, известный в деревне своей прижимистостью. Говаривали, что он в молодости пошаливал с речными разбойниками на Чурани. Однако с годами остепенился, заматерел, обновил избу и крепко держал хозяйство, заставляя всю свою большую семью работать не разгибая спины. Он и сам просыпался раньше всех, как, например, сегодня. В избушку Евдохи, стоящую на отшибе, он сроду не заглядывал, соседку не замечал по причине полной ее для себя ненадобности, да вот сделал-таки исключение, заинтересовавшись нездешним жеребцом.

— Саврас, ты, что ли? Подай-ка руку, не встать никак.

Евдоха недолюбливала скупого и самодовольного соседа, но сейчас и ему была рада, ей боязно было оставаться одной с чужим конем («Кормить-то чем я его буду?»). Да и с конем ли одним?..

Саврас шагнул к Евдохе и легко поставил ее на ноги.

— Гость, да нежданный, — вымолвила она, отряхиваясь от снега.

— Справный жеребец, — оценил Саврас. — Отощал только. Откуда таков?

— Кабы я знала, — вздохнула Евдоха.

— Пришлый, стало быть? А в корзине чего?

Вместо ответа вновь заплакал ребенок.

— Эвон чего… — протянул удивленно сосед и вынул вдруг из-за голенища широкий нож. Жеребец испуганно повел синим глазом. Сердце Евдохи екнуло. — А ну, Евдоха, попридержи корзинку.

Он нагнулся, оттянул и перерезал под конским брюхом сперва один ремень, затем другой. Корзина оказалась в руках у Евдохи, и она удивилась малой ее тяжести.

— Ну, пошли поглядим, — произнес Саврас, подталкивая Евдоху к избе.

Внутри было по-прежнему темно. Евдоха поставила корзину подле печи, достала лучину и зажгла ее от пламени догорающего сушняка.

— Ну и дух у тебя, — поморщился Саврас и заметил козу с козленком. — Не изба, а хлев. Я с живностью строг, у меня что коза, что овца, что собака, всяк свое место знай! Ты что ж, и жеребца сюда втащишь?

Евдоха лишь вздохнула в ответ и принялась развязывать ремешки, крепко удерживающие крышку корзины.

— И то верно, — сказал с удовлетворением Саврас. — Тебе его и не выкормить, жеребца-то. А я вот что! Я, пожалуй, у себя его подержу, пока хозяин не объявится. Ты как, соседка, согласная?

Евдоха, слушавшая его вполуха, кивнула и открыла ивовую крышку. Она увидела именно то, что и ожидала увидеть. На дне корзины в куче сбившегося тряпья лежал полугодовалый мальчик. Кожа его посинела от холода, губы едва шевелились, и все тело было покрыто кровоподтеками.