Иван Васильев - Ещё один шанс

— Да…. Интересные вещи… — снова выдал Прохор. Собеседник, внимательно посмотрел на меня. — А, скажи, мил человек? В какой стране, такое диво, делают?

— В Японии, — не ожидая от себя, подобного слова, брякнул я.

— В Я-по-они-и, — с удивлением и почитанием, как Эллочка из «Двенадцати Стульев», произнес Прохор.

— Слушай парень, а чего ты развалился на дороге? Давай, я, тебя, до ближайшей деревни довезу. До неё, почитай, семнадцать верст. Может, вспомнишь чего во время езды. Про себя мне расскажешь. Ехать-то всяко лучше, чем пешком идти. А, ты, мне, за это, подаришь своё огниво. Ну, как? Давай, соглашайся.

— Согласен, — произнес я. — Только, не до деревни, а до Москвы… Очень, на город, хочу посмотреть.

— Да…. а тебе, палец в рот не клади. До Москвы-то почитай ещё два дня пути, — с удивлением посмотрел на меня Прохор. Он явно не ожидал такого ответа.

— Есть, все-таки, в тебе, наша купеческая закваска, — Коробейников недолго подумал, продолжая крутить зажигалку в руках.

— Ладно, договорились. До Москвы, так, до Москвы. Садись, давай! Поехали! И так, тут, долго стоим. Не дай бог, какие тати, понаедут.

Купец дал команду мужикам, стоявшим у подвод, и вереница небольшого каравана двинулась в путь.

В начале поездки я сразу понял, что Прохор не оставит попыток узнать про меня, больше. Он будет пытаться различными способами разбудить мою память.

— Говоришь ты как-то чудно, — не торопясь продолжал вести со мной разговор Коробейников. — Вроде, по-нашему, и в тоже время, будто на другом языке. Да и слова, у тебя, какие-то, незнакомые всё время звучат.

— Послушай! — вдруг воодушевленно начал он снова.

— А, может, твои родители умерли, когда ты был маленьким? И тебя воспитали басурмане? Вот, ты, и говоришь, путая и коверкая слова? — Он с надеждой посмотрел на меня. — Ну, что скажешь?

— Да, вот, чего-то такое вспоминаю, а чего вспоминаю, понять не могу, — многозначительно по-философски ответил я.

Посмотрев на меня пристально, Прохор внезапно спросил, — А ты…. случайно не Емельяна Баженова беглый сын?…

— Ну, тот, который, к дочке Прокофия Мироныча — Милославе женихаться ходил? А потом, вместе, убёгли? — с другой стороны решил зайти купец.

— До сих пор, ищут! — Взяв небольшую паузу, попутчик что-то долго считал в уме. — Да нет… Вроде не похож? Тот, здоровее был и черноволос…

— Подожди… А, ты, часом не сын воеводы Слободникова? Так, того в детстве, говорят, цыгане украли и бродячим артистам подкинули, а, те, его, в Царьграде продали. — Воодушевленный внезапным озарением Прохор, на какое-то время, ушел в себя.

— Да, нет… — точно, не он. Того, Евпатий звали и ему сейчас должно быть — лет пятьдесят. А, тебе, годков-то поменьше, — опять, долго считая, что-то на пальцах, выдал купец.

— А может быть… Ты, племянник Силантия Акимыча? — Снова с надеждой посмотрел на меня Коробейников.

— С ним, вообще, интересная история, случилась. Ушел, он, года четыре назад, в ночь на Ивана Купала, цветок папоротника искать, да так, и не вернулся. Сильно, уж говорят, клад хотел найти. Кстати, очень, на тебя, был похож. Такой же белобрысый, синеглазый и с ямочкой на подбородке. Ты, случаем, не его племянник?

— Да, нет… вроде, не его, — неуверенно ответил я.

Под звуки неторопливого бормотания Прохора о том, чьим могу быть сыном, внуком или еще непонятно кем, я задремал. Очнулся я от пристально взгляда Прохора, который так, и не перестал крутить в руках мою зажигалку.

— Слушай, попутчик дорогой! Я, вот, что хотел, у тебя, спросить? — Он взял паузу и хитро посмотрел мне в глаза. — А, Япония-то… — это где?

— Где?… Где? — передразнил я Прохора. — Не помню!

Как раз в это время повозка проезжала мимо стоявшей у дороги кареты. Недалеко от неё на небольшом раздвижном стульчике сидел человек в шляпе с пушистыми перьями.

— Вон, глянь, мил человек, — обратился ко мне Прохор. — Ещё иноземцы, причем, явно немчины. Отдохнуть остановились, до ветру сходить. Видишь, как умотало, их, бедных, по нашим дорогам-то ездить.

— А почему немчины? — заинтересовавшись приезжими, спросил я.

— У них, что на лице написано или ты их по запаху остуда чуешь? — пошутил я над рассуждениями Прохора.

— Почему по запаху? — не понял шутки Коробейников.

— Вот, смотри! Как, я рассуждаю… Карета не наша. Одеты по-другому. Расселись на стуле, отдыхают. Да, еще прямо возле дороги. — С деловым видом знатока из передачи «Что, Где, Когда», начал перечислять Прохор. В нем снова проснулся Шерлок Холмс.

Не торопясь купцы проезжали мимо иноземной кареты. Возницы всматривались в неё как на некое чудо. Алексей вспомнил, что, именно так, смотрят посетители зоопарка на новое животное, впервые привезенное из какой-нибудь Папуа — Новой Гвинеи.

— Вот, скажи, попутчик? — отвлекся от своих мыслей Прохор, — чего, они все, к нам, едут и едут? Мёдом, им, тут, намазано, что ли? Сидели бы у себя дома. Так, нет же, всё к нам. Тьфу…. - купец смачно сплюнул.

— Да, если так пойдет, то скоро и знаменитое Москва не резиновая появиться, — подумал попутчик, оценивая последние рассуждения купца.

Торговец ненавистно посмотрев на иностранную карету конкурентов и перевел взгляд на попутчика.

— А, тебе, эта карета, ни о чём не напомнила? Может знакомые, какие? Али, встречались, может быть, где? — опять, проснулся профессиональный интерес у Прохора.

— Нет, — ответил Рязанцев. — Не видел таких.

— Хотя… Сейчас, попробую кое-что вспомнить… или узнать.

Путешественник приподнялся с повозки и посмотрел на иностранца сидящего недалеко от кареты.

— Эй, постой… А языками ты их владеешь? — попытался Прохор, остановить потерявшего память соседа.

— Да, разберемся как-нибудь, — уже про себя ответил пришелец, лихо, спрыгнув с телеги.

— Язык, как известно, до Киева доведет, — недолго думая, он бегом устремился к карете.

Кавалер Франсуа де ля Риссо вёс французскому доверенному в Москву тайное письмо от маркиза де Круаси. Это, был первый визит родовитого дворянина в Россию. Ему, сразу не понравилась, эта варварская страна, с бесконечными лесами и однообразными полями. Он, с ужасом смотрел на, страшные, разбитые русские дороги с ямами и колдобинами, встречавшимися на каждом шагу. Они, так, выматывали и отнимали, столько сил, у благородного шевалье, что поездка в карете была просто невыносимой.

— О… мой бог, — переживал Франсуа. — Никогда! Никогда, я больше не соглашусь на такую поездку.

Карету, в очередной раз, сильно тряхнуло, после чего она противно заскрипела.