Антон Мякшин - Домой, во Тьму

Но Янас о страшной напасти по малолетству задумывался мало, поэтому решил все-таки пробираться к дяде, но не по дороге, а кружным путем, через леса. Скоро заплутал, и спустя два дня подобрали его, голодного и уже полубезумного от страха, Лесные Братья. Янас сказался сиротой и остался у Братьев.

В лесу Янас жил полгода, а то и того больше. А когда облетели деревья и на голые, промерзшие до стеклянной чистоты веточки лег снег, снова вышел он, одетый в куртку из волчьей шкуры, на Верпенскую Императорскую дорогу. Янас шел в Верпен. Братьям сказал, что идет повидать маменьку, но, возможно, и какие-то другие дела задумывал он. За спиной у Янаса покачивался длинный лук и кожаный колчан с полусотней стрел, а на поясе у бедра висел маленький бронзовый топорик, который мальчик приноровился метать с удивительной меткостью.

Янас вошел в Верпен в полдень следующего дня – и не узнал города. Широкие улицы были пусты. На месте многих домов чернели выжженные щербины. Всюду пахло дымом и собачьей шерстью.

Чума, как жнец по полю, прошлась по Империи от края до края – от дальней провинции Лакнии до самого Южного моря. Императорские войска окружили армию мятежника Пелипа на границе с Халией, разбили вдрызг Красного графа; остатки отребья, именующего себя Братством Красной Свободы, гнали аж до Северных гор. Правда, не догнали. Ушел Пелип за горы, в Лакнию. А подожженная им Империя тлела еще до поры до времени, и кто знает, может, вот-вот должна была вспыхнуть. Уж больно многим из знатных, кто победнее, казалось, что государственные налоги слишком высоки, а церковные подати чересчур непосильны. Но чума притушила смуту, закончила войну. Янас не знал еще этого.

Дотемна просидел Янас на пепелище родительского дома над закопченной наковальней, одиноко торчащей под серым небом. Он вспоминал слышанную когда-то в детстве сказку о давних-давних временах, когда драконы умели разговаривать, петухи носили рога, а змеи почитались мудрейшими из существ; когда истину о Поднебесье и Преисподней Спаситель еще не принес в мир, а Врата в Потемье были открыты, и потемники – цверги, эльвары, лаблаки и прочие – могли подниматься на земную поверхность и входить в жилища человеческие. Когда Герлемон Святоборец – тот самый Герлемон, который, неся слово Господне из Святой Земли, даровал человечеству великую силу святого креста, чтобы изгнать существ Потемья обратно под землю и навсегда запечатать Врата, – еще не родился. Вспоминал Янас старую сказку о незадачливом охотнике, набредшем в ночном лесу на полянку, где танцевали эльвары. Простодушно приняв приглашение, охотник посетил Потемье: пил цветочный нектар из золотых кубков, целовал красавиц, примерял одежды из паутинных нитей и цветочных лепестков, наблюдал пляски ундин и золотые россыпи в тайных пещерах цвергов, слушал рассказы эльварских старцев о древних героях и грандиозных сражениях дочеловеческого прошлого с давними врагами эльваров – крылатыми лаблаками… И наутро проснулся на лесной опушке, а вернувшись в родной город, узнал, что прошла не одна ночь, а целый век, и никого из его близких давно нет в живых… Никого нет… Янас вспоминал старую сказку и старался ни о чем больше не думать.

Стало совсем темно. С серого неба посыпался мелкий снег. Проголодавшись от слез и холода, он встал и побрел к центральной Базарной площади. Впрочем, теперь она называлась площадь Плах, но Янас и об этом пока ничего не знал. На улицах горели костры, вокруг них копошились бездомные псы и нищие (откуда столько нищих в Верпене?), да изредка, побрякивая алебардами, проходили по двое, по трое городские стражники.

Окна лавочек – всех до одной – были закрыты ставнями; да что лавочки! Денег у Янаса не было, за ивовый лук и ольховые стрелы никто не дал бы и медяка, а с топориком мальчик ни за что бы не расстался. Янас подсел к костру, нищие загнусили было, протягивая к нему костлявые коричневые клешни, но скоро смолкли. Трескучее пламя мало помогало от зимнего холода, а стражники, проходящие мимо, то и дело посматривали на мальчика в волчьей куртке. Почему-то очень подозрительно смотрели, хотя у костров сидело множество типов таких мерзких, что им бы не по улицам болтаться, а на виселице.

Янас сидел и сидел, потом позади него, погромыхивая по булыжникам мостовой, прокатилась на свистящих колесах тележка безногого. Безногий остановился у костра, рядом с мальчиком, внимательно осмотрел его от пяток до густо заросшей макушки, приподнял свое безобразно укороченное тело на сильных обезьяньих руках и шепнул что-то Янасу на ухо.

– Конечно, хочу… – ответил мальчик, сглотнув голодную слюну.

Безногий кивнул ему и, оттолкнувшись, откатился от костра. Снова засвистели колеса тележки. Янас шел следом за безногим, бездумно глядя на качающиеся впереди широкие плечи, покрытые грубой попоной, какой крестьяне кутают от холода лошадей, на пепельные легкие волосы, взлетавшие на голове калеки всякий раз, когда он загребал по мостовой мускулистыми, оплетенными венами руками. Когда они достигли Обжорного тупика – окраинной улицы, длинной, узкой и извилистой, как трещина до того места, которое честному человеку и вслух-то упоминать неприлично, безногий вдруг остановился, напрягся и выпростал из-под себя пару длинных и сильных ног. Коротко посмеялся, разминая колени.

В ту ночь Янас получил пищу, ночлег и работу. Он остался в Верпене, в Обжорном тупике, под покровительством Гюйсте Волка, главы Братства Висельников, вожака городских нищих, воров, убийц, проституток и грабителей.

Очнувшись, Топорик первым делом ощутил собственную голову – неприятно саднящую и будто распухшую до невероятных размеров. Он не шелохнулся и не застонал. Только чуть приоткрыл глаза.

Слабо колыхалась полумгла, где-то за пределами зрения угадывался источник желтого света. Должно быть, факел или лампа… Топорик слегка втянул ноздрями сырой воздух, почувствовал приторный запах горящего сала. Точно – лампа. Топорик закрыл глаза и лежал неподвижно несколько минут, стараясь понять, есть ли кто поблизости… Очень мешал шум в ушах и царапающая боль в затылке.

Кажется, никого…

Топорик рывком приподнялся, схватив себя обеими руками за левое бедро.

Пусто.

Он зашарил на груди, но ничего, кроме обрывка промасленного шнурка, не обнаружил. Значит, и кинжал тоже срезали… Топорик вспомнил о том, что в правом сапоге должен быть нож, подтянул колени к животу… и опустил руки. Сапог не было.

Теперь он смотрел вокруг широко раскрытыми глазами. Четыре стены тесно обступали его, три стены были каменными, а четвертая – сплошная решетка от пола До потолка. За решеткой, где-то неблизко, горела лампа, освещая малую часть коридора, а камера, в центре которой сидел, обняв колени, Топорик, была завалена бесплотными глыбами мрака.