Антон Мякшин - Домой, во Тьму

После этого незнакомец двинул раскрытой ладонью в перекрестье железных прутьев. Решетка загудела.

Тотчас послышались торопливые шаги. В коридоре заметались, разгоняя тени, отблески факельного света. Незнакомец сунул соломинку в рот, сжал ее губами.

Тюремщик, подбежавший к камере, был кряжист, лыс и безнос – на месте носа, в середине круглого лица, темнел отвратительный лохматый провал. Безносый остановился у противоположной стены широкого коридора, держа в одной руке факел, а в другой – короткое копье с небольшим крюком под наконечником.

– Не кричать, не шуметь, не… – бесцветно глядя сквозь решетку, начал он гундосо, но незнакомец коротко выдохнул через соломинку, как плюнул, и тюремщик прервался на полуслове, скосив глаза на серебряный волосок, впившийся ему под нижнюю губу.

Топорик вжался в угол. Что сейчас будет! Безносый, защищенный решеткой, вооруженный копьем с крюком, конечно, не снесет такого оскорбления – и в тесной камере от его злости никуда нельзя будет деться.

Но тюремщик молчал, не двигаясь. Взгляд его потухал, за минуту потух совсем. Тогда незнакомец – он смотрел прямо на тюремщика – медленно наклонился. Безносый, повторяя его движение, легко сломался пополам, а когда выпрямился, в руках его был лишь факел – копье осталось лежать на полу.

Незнакомец поднес руку к поясу и перевернул ладонь тыльной стороной вверх.

Тюремщик снял с пояса ключ.

Незнакомец шагнул к решетке и, держа руку на уровне живота, покрутил сжатыми в горсть пальцами.

Безносый ровно вставил ключ в замочную скважину, почти незаметную, с тихим скрежетом повернул ключ… Незнакомец сделал шаг назад – и тюремщик снова отошел к стене. Факел он держал слишком близко к себе, пламя обжигало ему подбородок, трещала, скручиваясь, короткая щетина усов и бороды, но безносый словно не чувствовал ни боли, ни жара.

Незнакомец всплеснул руками, будто стряхивал с них капельки воды – тюремщик чуть вздрогнул, но позы не изменил. Тогда незнакомец легонько толкнул решетку, в середине которой обнаружилась решетчатая же дверь и, не оглядываясь на Топорика, вышел в коридор.

И совершенно беззвучно, ступая точно не по каменному полу, а по воздуху, скрылся за поворотом.

Топорик сумел сбросить с себя оторопь только через минуту. На подбородке тюремщика, сквозь сгоревшую уже щетину, расплывался багровый ожог. Топорик выскользнул в коридор, поколебавшись, отвел руку с факелом чуть вниз. Безносый смотрел мимо него. Топорик прикрыл за собою решетчатую дверь и, стараясь не шлепать по полу босыми ногами, побежал по коридору. Поднявшись по винтовой лестнице из подвала, он наткнулся на стражника, который в обнимку с копьем сидел прямо на полу. На его поясе висел кинжал, наполовину вынутый из ножен. Топорик поискал глазами и нашел тонкий волосок, торчащий у стражника с левой стороны шеи.

Мальчик метнулся к окну. Ставни были закрыты изнутри на крючок. Откинув крючок, Топорик выглянул наружу. Под молочным светом громадной луны отливали холодным рыбьим блеском камни городской стены. До нее было метра четыре с половиной вдаль и вниз.

Слишком далеко. В иных обстоятельствах мальчик ни за что не решился бы на такой безумный прыжок, но теперь рассуждать и медлить было опасно. Мелькнула где-то в глубине сознания мысль, что этот странный тип с волосами-иглами прыгнул бы, не думая, но почему-то не ушел на свободу, а направился дальше – в глубь дома-башни Лансама.

Топорик, взлетев на подоконник, глубоко вдохнул, сжался и, закусив губу, прыгнул. Ледяной ночной воздух больно хлестнул по лицу. Топорик врезался грудью в кромку стены, со стоном заскреб ногтями крошащийся камень – но не удержался и, отчаянно вскрикнув, провалился вниз. За несколько ужасных секунд свистящего полета его тело безвольно перевернулось дважды, и Топорик, ожидавший последнего удара о землю, ухнул во что-то мягкое и упоительно душистое.

Там, наверху, на городской стене уже перекликались потревоженные стражники. Топорик свалился с повозки со свежескошенным сеном и, прихрамывая, заковылял вдоль по улице. До Обжорного тупика он добрался к рассвету.

…Он был волен выбирать для себя любое из человеческих имен, но ему больше нравилось Николас. Скорее всего, потому, что под этим именем узнала его Катлина.

Николас прошел темным коридором, трижды останавливаясь у закрытых дверей, за которыми не было никого. Свернув, где сворачивал коридор, он оказался на лестничной площадке. Узкая винтовая лесенка вела вниз и вверх. Николас прикрыл глаза. Снизу пахло прелой чечевичной похлебкой – очевидно, там находилась кухня. Невкусно питается священник. Укрощает, как и полагается по сану, плоть. Зато ревностно заботится о душе… – Николас усмехнулся – своей и ближних.

Он поднялся на несколько ступеней вверх, снова остановился. Закрыл глаза и повел носом. Запах мирра и нечистых простыней, смешиваясь, наводил на мысль о черве, обвившемся вокруг золотой цепи. Значит, туда – наверх. Там наверняка спальня.

…Катлина тогда еще жила в Бейне. Хорошим городом был в те времена Бейн, спокойным. Покуда граф Пелип не обиделся на непомерные императорские налоги и не стал стягивать к себе обедневших дворянишек, мещан-авантюристов и крестьян, предпочитавших честному ковырянию в земле вольную жизнь Братства Красной Свободы. Впрочем, никакого Братства тогда не было…

Николас вспомнил крытый деревом дворик лавчонки бейнского торговца амулетами: как солнечный свет падал сквозь дощатые щели оранжевыми лезвиями и в лезвиях кружились серебряные пылинки. Он провел три дня в пути без сна и отдыха – и успел. Кольцо из эльваррума досталось ему. Торговец, которого годом позже судили по обвинению в чародействе и сожгли на главной площади Бейна, божился, что кольцо вывезено им из джунглей Черного континента. Николас не пытался спорить, и воодушевленный торговец заломил такую цену, что пришлось высыпать из кошеля все серебро до последней монетки и отдать в придачу золотой перстень.

– Оно того стоит, – уверял торговец. – Эльваррум! Магический металл! – говорил торговец. – Ни время, ни человек не властны над ним! Оно вечно! Вечно! Разве что пламя Преисподней способно расплавить его… Другого такого нет во всей Империи!

Николас знал это. Кольцо, крохотное и для своего размера неожиданно тяжелое, переливалось сине-черным цветом – не под световыми лучами, а само по себе. На внешней его стороне обнаружился короткий тупой шип.

Торговцу повезло. Запроси он больше, Николас вовсе не стал бы платить.

…Да, торговец пересчитывал серебро. А она рассматривала канделябр на шесть свечей. Медный сатир с похотливой рожей и чудовищными, позеленевшими от окиси чреслами, обнимал дуб с шестью изогнутыми ветвями.