Мэри Стюарт - Недобрый день

Сула негромко рассмеялась, прижимаясь губами к его волосам, и мальчик заулыбался.

— Бастард короля Лота, да? Что ж, так говорят, да оно и к лучшему. Но кабы все видели то, что вижу я, и знали то, о чем я догадалась много месяцев назад…

Укачивая ребенка, Сула крепче прижала его к груди, успокаивая себя, возвращаясь мыслями к тем летним ночам два года назад, когда Бруд, молчание которого было куплено золотом, вышел в море, но не на привычное место ловли, а дальше к западу, в глубокие воды. Четыре ночи дожидался он там, ворча о потере улова, но оставался верен слову и терпел, памятуя о подаренном золоте и о посулах королевы. И на пятую ночь, тихую сумеречную ночь оркнейского лета, в пролив неслышно вошел корабль из Дунпелдира и встал на якорь, и от корабля отделилась ладья с тремя гребцами, солдатами королевы. Бруд отозвался на тихий оклик, и вскорости лодки соприкоснулись бортами. Из рук в руки перешел сверток. Лодка более крупная нырнула во тьму и исчезла. А Бруд развернул свой челн к земле и полным ходом двинулся к хижине, где у пустой колыбели дожидалась Сула, держа на коленях шаль, которую соткала для собственного умершего дитяти.

Бастард — вот и все, что им сказали. Бастард королевских кровей. И потому представляет угрозу для кого-то и где-то. Но в один прекрасный день, возможно, окажется небесполезным. Так что молчите и ходите за ним; глядишь, однажды вас богато вознаградят…

Для Сулы деньги давно утратили значение. Единственная награда, в которой она нуждалась, — сам ребенок — стала частью ее жизни.

И еще — постоянный страх, что в один прекрасный день, когда это обернется к выгоде какой-нибудь далекой особы королевского рода, мальчика у нее отберут.

Давным-давно у нее возникли догадки касательно помянутых особ, хотя рыбачка благоразумно не обмолвилась о них никому, даже мужу.

Король Лот тут ни при чем; в этом Сула не сомневалась. Она видела других его детей, рожденных от королевы: все унаследовали золотисто-рыжие волосы Моргаузы и яркий румянец и крепкую стать отца.

Ее приемыш не отличался ни одним из этих признаков. Темные волосы и глаза и впрямь могли бы принадлежать Лоту, но разрез глаз, равно как и контур бровей и скул были совсем иными. Форма губ и рук, стройность и изящество телосложения, ровный, теплый оттенок кожи, нечто неуловимое в движениях и взгляде выдавало в нем, в глазах неусыпно наблюдающей Сулы, дитя королевы, а вовсе не короля.

А ежели так, все остальное прояснялось само собой: и то, что слуги королевы поспешили увезти ребенка из Дунпелдира до того, как король Лот вернулся домой с войны; и последующее истребление младенцев города в попытке найти и уничтожить именно этого мальчика (ответственность за побоище Лот и королева возложили на короля Артура и его советника Мерлина, но истинным виновником молва провозгласила короля Лотиана); и, наконец, регулярные выплаты, деньгами и натурой, тайно поступавшие из дворца, где за всю недолгую жизнь ребенка Лот объявлялся крайне редко. Стало быть, платила королева. И продолжала платить даже теперь, когда король Лот умер и подкидышу по-прежнему ничего не угрожало. По мнению Сулы, иных доказательств и не требовалось. Леди Моргауза кротостью нрава не отличалась и вряд ли стала бы растить мужнего бастарда, тем паче ежели бастард родился за год до старшего из законных принцев и в силу этого может претендовать на право первенства.

Итак, бастард королевы.

Но от кого?

Для Сулы и здесь загадки не было. Она в жизни своей не видела сводного брата Моргаузы, Артура, верховного короля Британии, но, как и все прочие, слышала немало рассказов об этом юноше, свершающем настоящие чудеса.

А первый из них гласил о великой битве при Лугуваллиуме, где отрок Артур, нежданно объявившись рядом с королем Утером, увлек войска навстречу победе.

После — как сообщала легенда, снисходительно и не без гордости, — Артур, не ведая об истинном своем происхождении, возлег с Моргаузой, незаконнорожденной дочерью Утера и, стало быть, собственной сводной сестрой.

Время совпадало. Возраст ребенка, его облик и повадка — все соответствовало истине. И слухи об избиении в Дунпелдире, по приказу Лота или Мерлина, находили объяснение и даже оправдание, ибо таковы обычаи сильных мира сего.

Теперь Лот умер и Мерлин тоже.

У короля Артура довольно иных забот, более важных, и кроме того — если правдивы россказни, что передаются в тавернах из уст в уста, — к нынешнему времени он обзавелся не одним десятком бастардов и то позорное сближение решительно выбросил из головы или просто забыл о нем. Что до Моргаузы, она не станет убивать собственного сына. Никогда.

Но вот не стало короля Лота, не стало и Мерлина, а верховный король далеко — так почему бы королеве не забрать мальчика к себе? Зачем скрывать его в этой глуши?

Во власти тяжкого, леденящего страха Сула судорожно прижала к себе ребенка.

— Богиня да охранит тебя, да отвратит от тебя мысли королевы. Пусть позабудет о тебе! Пусть оставит тебя здесь. Мой красавчик, мой Мордред, мой мальчик с моря…

Ребенок, разбуженный резким движением, крепче обнял женщину за шею и пролепетал что-то, уткнувшись ей в плечо, приглушенно и невнятно.

Однако Сула затаила дыхание и умолкла и принялась укачивать малыша, глядя поверх детской головки на стену хижины.

Спустя какое-то время негромкие, привычные звуки дома и глухой шум моря снаружи вроде бы успокоили Суду.

Ребенок задремал у нее на руках. Убаюкивая малыша, она тихонько запела:

В ту ночь королева Моргауза не устраивала пиров.

Когда пришли свежие вести о смерти ненавистного колдуна, она долго сидела неподвижно, а затем, взяв светильник, ушла из освещенного зала, где не умолкала шумная беседа, и направилась в потаенные подземные покои, где творила темную магию и дожидалась доступных ей отблесков Ясновидения.

В первом покое, заменявшем хранилище, на столе стояла полупустая бутыль с остатками яда, составленного ею для Мерлина. Улыбаясь, Моргауза прошла в следующую дверь и опустилась на колени перед заводью видения.

Образы расплывались, таяли. Опочивальня с вогнутыми стенами; верно, комната в башне? Ложе, на нем человек, недвижим, точно в оковах смерти. И сам похож на смерть: невероятно стар, тощ, как скелет, седые пряди разметались по подушке, седая борода свалялась клочьями. Моргауза не узнавала его.