Александр Зорич - Раш-Раш

Оружия при странном юноше не было. Отсутствие одежды – не считать же таковой набедренную повязку из грубой шерстяной ткани – свидетельствовало о низком общественном положении отрока. Вместе с тем его ухоженная кудрявая шевелюра и гладкая, чистая, жемчужная кожа намекали на некие необычные и таинственные обстоятельства.

Снаружи было по-ночному морозно, но юноша озябшим не выглядел.

«Тоже аскет, что ли? Может, сам хозяин пещеры?»

Бат опустил метательный нож, но с места не сошел. И хотя котелок было пора снимать с огня, Бат решил погодить.

– Чего надо-то? – спросил он.

Вместо ответа юноша обвел пещеру затравленным взглядом и что-то промычал себе под нос. Бат не разобрал – что.

– Чего ты там варнакаешь? Не слышно!

Юноша продвинулся еще на два шага и присел возле костра на корточки. Уперся растопыренными пальцами в землю. И словно бы с усилием что-то проворчал.

– Ты по-нашенски понимаешь?

Юноша согласился – одними глазами.

– Может, ты варвар?

Юноша отрицательно замотал головой.

– Значит понимаешь. Тогда почему не говоришь?

Лицо юноши искривила гримаса муки. Он широко открыл рот, как будто собираясь зевнуть, но не зевнул, а лишь многозначительно ткнул в нарождающийся зевок пальцем.

Бат сделал два нешироких шага по направлению к гостю. Затем еще два – таких же опасливых. Нет, слишком темно, не разобрать.

– Что там у тебя, во рту? – спросил он, а затем, поразмыслив, предположил: – Языка, что ли, нет?

Юноша кивнул.

– А-а… Вот оно что… Языка нету… Так ты, наверное, раб?

Юноша сделал неопределенный жест правой рукой.

– Раб, значит. Беглый, – догадался Бат и, гордясь своей проницательностью, осклабился. К рабам он относился с симпатией. Вероятно потому, что и сам до изжоги накушался рабской похлебки из дикого риса – подростком его продали на маслодавильню, за отцовские долги. Хоть и было это давненько, и с тех пор много чего памятного с жизни Бата случалось, и даже сидел он в почете, по правую руку, на именинах барона фальмского Семельвенка с цветочной гирляндой до самого пупа, но горькую похлебку из дикого риса и кисленький запах людской забыть не сумел.

– Ты это… Заходи, не стесняйся. Тут у нас ужин поспел. Ты как насчет поесть?

Близоруко сощурившись, юноша покосился на котелок, от которого шел торжественный запах специй и тяжелый запах пригоревшей каши.

– Матьтвоюзаногу, горит! – темпераментно воскликнул Бат и бросился спасать варево. – Заболтался тут, кашу прозевал. Но это ничего, желудок – не язык. Не разбирает, где горелое, а где сладкое. Я тут подумал, может оно и лучше – когда без языка живешь. Может и не чувствуешь, когда потчуют тебе деликатес. Но зато когда говно – тоже не чувствуешь.

Юноша улыбнулся – сначала глазами, затем застенчивой, не открывающей зубов улыбкой. И рассмеялся. Его шипящий смех походил разом и на покашливание, и на шелест осеннего дождя.

«Раш-раш-раш» – слышалось в нем Бату. Странным был этот смех, не вполне человеческим, будто змея по песку прошуршала.

Бат водрузил чернобокий котелок на камень и бдительно обернулся.

Юноша сидел на прежнем месте, сложив руки на коленях – безмятежный, непонятный. Но ничего, вроде бы, не замышляющий.

– Вот тебе смешно. А я – ужин запорол. Как тебя звать-то, кстати?

Сделав над собой усилие, юноша промычал что-то невразумительное.

– А-а, ладно, не мучайся… Буду звать тебя Раш-Раш.

Ел юноша жадно, но тоже как-то не по-людски.

Вначале азартно вылавливал разбухшую мясную ленточку, подхватывал ее двумя пальцами, подносил к носу и, лишь как следует ее обнюхав – тяжело, вдумчиво двигались тогда его чувствительные ноздри, – перехватывал мясо губами и уже равнодушно всасывал шматок в рот. Потом тщательно разжевывал его и глотал.

Кашей же Раш-Раш вовсе не интересовался. Вначале Бат думал, это оттого, что нет второй ложки и юноше приходится есть руками. Но не в ложке было дело.

Перед тем как начать игру с очередным куском темной волокнистой оленины, Раш-Раш тщательно очищал его от пшенных зерен, то ли брезгуя, то ли чего-то своего страшась.

– Ты что это? Пшено тебе не по нутру? – не выдержал Бат.

Юноша глянул на него своими цепкими, тускло светящимися глазами, конфузливо искривил рот и отдернул от котелка обе руки.

– Да нет, ты ешь. Ешь что хочешь! Я просто так спрашиваю… Пшено, как по мне, куда вкуснее мяса… Меня вот от мяса вообще воротит. Случается, на нем одном неделями сидишь, зимой, на промысле… Уже готов кислицу жевать, как козюля. А нету ее, той кислицы. Снег один, елки да сосенки…

В ту ночь Бат был особенно словоохотлив. Немота собеседника как будто обязывала говорить за двоих.

Котелок был опустошен наполовину, когда в черном зеве входа показалась еще одна фигура.

– А можно мне к вам залезть, скажите? – спросил писклявый детский голосок.

Бат едва не поперхнулся. «Людно тут у них, в безлюдных-то горах. Пацаны как летом расхаживают, в одних повязках. Дети ничейные шастают…»

А вот Раш-Раш нисколько не удивился. Как будто только и ждал гостей. Он дружелюбно заулыбался девочке, закивал, замычал.

– Так значит можно? – переспросил голос. Теперь уже Бат не сомневался: девчачий.

– Да не прогоним, не боись, – проворчал Бат, прощально облизывая ложку. Он мысленно смирился с тем, что остатки каши и самое вкусное – горелую корку со дна котелка – придется уступить бродяжке. А кем же еще гостья может быть, как не бродяжкой? Не странствующей же принцессой, что отстала от нарядного своего каравана!

Однако при свете костра девочка выглядела барышней. Купеческой дочкой!

На ней была опрятная заячья шуба до середины голени с громоздкими костяными застежками, сапоги из нежной рыжей замши, теплые рукавицы. Только кудлатой мерлушковой шапки с черными атласными лентами, что купеческие дочки завязывают бантом под подбородком, ее костюму не доставало. Чистые белявые волосы гостьи были стянуты шнурком в конский хвост.

Румяное личико девочки не казалось испуганным, напротив, глаза ее любознательно лучились.

– Что вы тут делаете? – спросила она.

– А ты-то сама?

– Гуляю.

– Разве барышням можно гулять по ночам?

– Другим нельзя. А мне можно.

– Это ты так думаешь, что можно. А родители, наверное, думают, что нельзя, – Бат лукаво подмигнул и жестом предложил гостье место рядом с Раш-Рашем. Тот почтительно потеснился.

– Мои родители ничего не думают. Потому что они умерли, – серьезно отвечала девочка и, расстегнув шубку, уселась.

– Сирота, значит, – кивнул Бат. И, после деликатной паузы, поинтересовался: – Ты это… кашу будешь? Пшенная, с мясом?