Кира Измайлова - Наследство

— Это королевство не раз поминается в хрониках не только благодаря волшебному мечу и доспехам правителя, — сказал, помолчав Рональд.

— Чем же еще?

Улыбнувшись, младший Хоуэлл наклонился к старшему и негромко изложил суть последнего своего изыскания.

На минуту воцарилась тишина. Наконец, Ивэйн помотал головой и встал.

— Это меняет дело, — сказал он, подойдя к окну. Отодвинул тяжелую штору, выглянул наружу: вечер выдался темный, дождливый.

— Подводных камней тоже немало, — Рональд присоединился к брату.

Крупная птица в клетке у окна, точно такая, какая красовалась на гербе корпорации, завозилась, проснувшись. Хрипло курлыкнула, уставилась на хозяина желтыми немигающими глазами.

— Согласен, — кивнул тот. — Но если получится…

— Это всего лишь предание.

— Ты сам знаешь, что любое предание может обернуться явью, — Ивэйн просунул руку между прутьями клетки, погладил свою любимицу по спинке. Птица ласково ущипнула хозяина за запястье. — Вот мерзавка, снова выпрашивает подачку…

— Она у тебя скоро не взлетит, если будешь совать ей куски, — предостерег Рональд.

— Пока я жив, — Ивэйн остро взглянул на брата, — эта птица будет летать так высоко, как только сможет.

— Я в этом не сомневаюсь, — усмехнулся тот. — Так что ты предлагаешь?

— Поступим следующим образом…

Оба Хоуэлла углубились в обсуждение плана предстоящей операции. Позабытая птица, в честь предка которой когда-то и была названа корпорация, попыталась привлечь внимание Ивэйна, не преуспела в этом и вновь задремала. Оперение ее в мягком свете ламп отливало яркой синевой.

Это был сон, от которого не хотелось пробуждаться. Всякий раз разный, но всегда нежный, теплый и ласковый, будто пух одуванчика под июльским солнцем, будто шерстка котенка, будто дыхание матери…

Неизвестно сколько он длился, она знала — долго, но так и должно быть, поэтому нечего бояться. Совсем нечего, потому что рано или поздно истечет отпущенный срок, и сон станет легким, невесомым, и послышится конский топот во дворе замка, и раздадутся шаги… Кто-то бережно коснется ее лица, и она откроет сонные глаза, вздохнет и скажет негромко — «как же долго я спала!» Вглядится в лицо того, кто разбудил ее, и оно будет, конечно же, прекрасно, потому что иначе и быть не может! А вокруг будет шуметь пробуждающийся замок, и зальется лаем собачка, уснувшая в ногах ее ложа, и вбежит в комнату мама, быстрым шагом войдет отец, старающийся не уронить достоинства, но взволнованный донельзя…

Так и будет, она знала это наверняка, поэтому совсем не удивилась, когда сквозь сон начала различать посторонние звуки: шорох, будто ветки скреблись в окно, птичье щебетание, шелест дождя… Это означало лишь, что уже скоро, скоро прибудет тот, кого она ждала так долго!

И, наконец, она услышала шаги. Тихие, осторожные, будто бы крадущиеся шаги. Наверно, ей просто показалось: они должны были быть уверенными и четкими, шагами победителя, шагами героя! Как же иначе?

Скрипнула тяжелая дверь. Шаги звучали все ближе, ближе… Человек замер возле ее ложа, ей казалось, будто она слышит его дыхание.

Если бы она могла, то проснулась бы сразу же, но ей оставалось только ждать, пока свершится то, о чем говорилось в предсказании.

Свершилось. Она успела только почувствовать странный запах, ощутить касание чужих губ — вовсе не легкое, невесомое, как предполагала, а вполне… полновесное, — и… Ничего не изменилось. Всё так же слышались звуки — будто издалека, будто сквозь плотную завесу, и мысли текли медленно-медленно, сонно…

«Не он… — подумала она с огорчением. — Или же время не вышло. Как жаль… Хорошо, если остался год или два, а если десять? Ведь он не станет дожидаться…»

Он действительно не стал дожидаться: она почувствовала обжигающую боль, затем снова, снова, и не сразу поняла, что это — от пощечины. Но кто посмел… кто посмел ударить ее?! Её!!

— Да просыпайся же ты, чёртова кукла! — кто-то поднял ее и сильно встряхнул, так, что мотнулась голова, а на плечах наверняка остались синяки от сильных пальцев. — Хватит, выспалась!

Ее грубо уронили обратно на ложе. И снова пощечина. А потом тот, кто так грубо пытался ее разбудить, решил, видно, прибегнуть к последнему средству: взял и зажал ей рот и нос шершавой ладонью. Она так ясно почувствовала прикосновение грубой мужской руки к своему лицу, ощутила запах — пожалуй что, руки у этого человека были не слишком чисты, — что ее охватило возмущение. Да кто он таков, что осмеливается так вести себя, говорить подобные слова в ее присутствии и касаться ее?!

Дышать было нечем, и в попытке освободиться от чужой руки она попыталась повернуть голову, и… это ей удалось. Почти удалось.

Впрочем, мужчина заметил ее слабое движение, снова поднял, встряхнул…

— Ну давай, детка! — пробормотал он. — Только не вздумай сдохнуть прямо тут, у меня на тебя большие планы!

Открыть глаза оказалось непосильной задачей, но она привыкла заставлять себя, даже если было тяжело и больно. Перед нею всё плыло, но она все же различила контуры крупной фигуры, сделала движение, чтобы отстраниться, и почти преуспела в этом.

— Ну слава тебе, Господи! — искренне произнес незнакомец и без позволения уселся на край ее роскошной кровати. Теперь она видела его достаточно четко, чтобы разобрать черты лица. — Ожила!

— Кто… — голоса не было, заставить губы слушаться оказалось почти невозможно, но она справилась. — Кто вы такой?

— Не признала? — мужчина прищурился, скривил губы, и она не сразу поняла, что это, оказывается, улыбка. — Я — твой прекрасный принц, детка! И я таки тебя разбудил, за что честь мне и хвала…

— Вы не принц, — убежденно сказала она. Уж кого-кого, а принцев ей довелось повидать столько, что иным и не снилось! — Вы… не можете быть принцем…

Мужчина, смотрел на нее в упор, и в глазах его не было ни тепла, ни радости от ее чудесного пробуждения. Там оказалось что-то совсем иное, и девушка пока не могла разобрать, что именно.

Принцем он не был, в этом она могла поклясться. Принцы не бывают такими… такими… мужланами, подобрала она верное слово. Высоченный, насколько можно судить по сидящему человеку, широкоплечий, загорелый чуть не дочерна, он смотрелся настолько странно и неуместно в ее изысканной опочивальне, что хотелось снова закрыть глаза и убедить себя, что это всего лишь сон. Вот только этот сон носил странного вида одежду — штаны из грубой сизой ткани с кожаными заплатками, кожаную же куртку с простой рубахой под ней, сапоги и невероятного вида шляпу с загнутыми полями, — крепко пах лошадиным (и не только) потом, на загорелом лице его золотилась щетина, а светлые глаза смотрели пристально, оценивающе.