Олег Мельник - Книга Тьмы. Дилогия (СИ)

Этот эпизод со статьей всплыл в моей памяти, будто последняя насмешка Вики. И что самое противное — на меня эта насмешка подействовала.

Рок мертв. Попытка встряхнуть его равносильна эксгумации.

Неужели я не там, где должен находиться?

В ответ тишина.

Куда мне следует идти?

Опять тишина. Ответы не всегда приходили вовремя. И до некоторых ответов нужно было просто дорасти.

Когда же это произошло впервые? Годы назад. Что-то открыло мне глаза, и мир изменился. А может, я понял все это сам? И Она мне ответила. Не голосом, конечно, но я почувствовал ответ всем своим естеством. Это были определенные знаки, которые мне давало все вокруг, бессмысленные, казалось бы, но расшифровывались и складывались в одну логическую цепь они легко. Ее ответы меня никогда не подводили.

А теперь — тишина. Уже давно тишина.

Эта репетиция оказалась самой провальной из всех предыдущих. Воодушевление, желание вломить тяжелого металла, да так, чтоб треснули стены, куда-то пропало после моего осознания бессмысленности всей этой затеи. Музыка, которую транслировали старые колонки, была отвратительной, собственные стихи звучали как набор бесполезных слов. Кажется, мое настроение передалось остальным членам команды — и вся игра пошла наперекосяк. Наверно, думал я, мы все-таки хорошая команда, раз чувствуем и понимаем друг друга. Однако это уже не имело никакого значения. Наша группа сто раз вторична и обречена на скорую смерть. Фальшь, внезапная слабость, отсутствие желания превратили репетицию в настоящую каторгу. Уже не людям — стенам ДК стала отвратительна подобная музыка: в девятом часу вечера вдруг погас свет, и нас окунуло в черную тишину. Подсвечивая путь телефонами, мы добрались до вахты, где нам сообщили о проблеме с трансформатором, и разошлись по домам.

Автобусы и маршрутки к тому времени уже не ходили, тратиться на такси я не стал, хоть путь до дома был не близкий и занимал около часа ходьбы. Наш город в девять часов вечера, за исключением летнего периода, уже начинал потихоньку засыпать. Я шел по безлюдной улице, освещенной фонарями и скупыми витринами в сторону городского парка, и что-то едкое бурлило в груди: я старался потопить в себе какое-то чувство, расходуя силы, укрываясь позитивом, но чувство это настойчиво старалось всплыть.

Как долго мы с тобой не разговаривали. Наверно, ты уже забыла про меня, Тьма?

Следующую рабочую неделю я провел очень активно. Никогда раньше коллеги не видели во мне столько энтузиазма, такой четкости в действиях и ясности головы. Дело в том, что в это время моя голова впервые за несколько месяцев была свободна от творческих раздумий, от грез о блестящем будущем, и вообще я старательно выращивал желание больше никогда не заниматься музыкой. Я решил, что больше не явлюсь на репетицию. Это пустая затея и с ней надо кончать. Это хобби, которое уже не приносило удовольствия, а только пожирало уйму ценного времени и денег. Лучше посвятить это время реальным вещам: достигнуть успехов в работе или найти какую-нибудь подработку, чтобы откладывать на собственную квартиру. Или делать что-нибудь действительно полезное. К примеру, навести порядок на даче, сделать дома ремонт и прочее в том же духе. На телефонные звонки Алекса и других музыкантов я не отвечал.

Но пятницу я закончил утомленным и неудовлетворенным, что еще больше подпитывало ощущением пустоты происходящего. Оказалось, что и здесь никому нафиг не нужна моя энергия. Наградой за хорошую работу будет еще больше работы, это аксиома. Конечно, существуют рабы, готовые с радостью отдавать свою жизненную энергию хозяину с безразличным взором, но я в тот день понял, что такая жизнь не по мне.

Если раньше я полагал, что разрыв с Викой станет для меня настоящим подарком, то теперь мое мнение изменилось — в какую-то неопределенную сторону. Вектор пути надломился и указывал в неизвестность.

На улице цвел ласковый вечер, солнце катилось к горизонту по рыжим облакам, теплый ветер умывал лицо. Новорожденная весна выманила горожан из затхлых квартир на все еще серые, с зелеными вкраплениями редкой травы, но уже прогретые солнцем, улицы. Это время встреч, но не расставаний. Охладевшие за зиму сердца требовали романтики и приключений. Потому город как-то быстро налился детскими голосами, похожими на пение птиц, тинэйджеры и старики облепили скамейки у подъездов и под беседками, счастливые мамы катили коляски в сторону парка, а выпитые работой отцы брели домой к «танчикам».

Мы часто ходили с ней этой дорогой: я с магазина, Вика — из института. Благо, эти заведения находились на одной улице. Вика, как правило, заканчивала раньше, и тогда приходила ко мне на работу, ждала, пока я освобожусь. Иногда она одиноко пряталась в уголочке с учебниками, иногда наоборот — нарочито мешалась, развеивала, как могла, унылую рабочую рутину. Славные были времена.

А если я все-таки ее увижу и пойму, что между нами действительно все кончено, о чем мы будем с ней говорить? Многозначительно молчать? Или начнем выяснять отношения? Наверно, будет лучше вовсе не видеться с ней.

Волки, почуяв поле для споров, снова затеяли свою возню.

Плохо, когда сказка кончается, и мы осознаем, что вокруг еще полно людей, имеющих свои страсти, мысли, планы, стремления. И что не в силах одного человека прокатывать свою колею, не обращая ни на кого внимания, и думать, что это навсегда. Когда рождаются отношения между людьми, возникает единство. Это костер во мраке, зовущий к себе, к людям, которые уже сидят вокруг него, и с радостью принимают тебя погреться вместе. Жаль только, костров этих много, и неважно, сколько собралось вокруг каждого, десяток или только двое, и никто не может собрать этот костер воедино, дабы не кочевать от одного к другому. И когда распадается это единство по тем или иным причинам, расходятся по другим кострам, огонь гаснет, оставив последнего оставшегося в полной темноте одиночества…

Что мне сделать, чтобы все вернуть?

Я не ожидал услышать ответа. Но сейчас Тьма была единственным существом, с которым я бы стал разговаривать. Кажется, мелкий, раздавленный человечек Ей стал больше неинтересен. Я общался с Тьмой так же, как другие говорят со своим богом, и так же, как и у них, у меня не было стопроцентной уверенности в существовании своего покровителя. Если бы эта уверенность была стопроцентной, ее никогда не назвали бы «верой». Я говорил без надежды на ответ, но желая быть хотя бы услышанным.

Дай лишь взглянуть на нее. Одну минуту. Дай почувствовать, что этот день не прожит зря…