Владимир Михальчук - Вернуть себе клыки

Дверь истошно завывает и поворачивается на ржавых петлях. В камеру заходит низенький типчик, одетый в коричневую форму и лакированные коричневые же сапоги. На голове у него нахлобучена немалых размеров служебная шапка с короткими оленьими рожками. Это означает, что меня порадовал визитом самласлед, самый младший следователь.

В руках у ночного гостя маленький раздвижной стул. Под левой подмышкой у него толстая папка, из которой выглядывает немалый ворох разноцветных бумаг.

Я выжидаю, безразлично рассматривая пятна на потолке. Их ровно сорок три больших и где-то сотни четыре маленьких. Не поленился подсчитать за долгое время пребывания в здешних пенатах. А что еще делать со скуки?

Следователь раскладывает стул, манерно усаживает на него свои угловатые мощи. Отточенным жестом бросает папку на колени, барабанит по ней пальцами обеих рук. Ногти у него ухоженные, начищенные до блеска. Несомненно молодой франт из когорты золотой молодежи. Наверное, числится сынком какого-нибудь хват-генерала полиции. А сюда попал, чтобы отслужить несколько лет в приближенной к оперативникам обстановке. Его ожидает светлое будущее и погоны хват-полковника лет через двадцать. Ненавижу таких красавчиков. Им не надо ни мозгов, ни талантов, чтобы добиться чего-нибудь. Мне же невысокое звание хват-майора пришлось зарабатывать потом и кровью.

– Почему вы находитесь на полу, а не на кровати? – спрашивает юнец.

– Возможно, потому что на дубовом паркете намного теплее, чем на колдетонном топчане? – наивно предполагаю я.

– Логично, – он кивает головой.

Эх ты, сопляк. На вид не старше девяносто пяти годов. Будет сейчас играть со мной в доброго следователя. Предлагать сигарету, спрашивать, как меня кормят, еще чего-нибудь. А потом, взамен на чистосердечное признание, горячо уверит меня в том, что будет всеми силами стараться, чтобы срок мой был очень мягким. Если вообще не наврет об условном освобождении. Уж я-то знаю подобные трюки. Поди, не первую сотню лет занимаюсь оперативно-розыскной деятельностью. Что ж, поиграем с тобой немного. До тех пор, пока руководство не догадается отправить ко мне кого-нибудь более умудренного опытом.

Тонкие пальцы раскрывают папку, роются в бумагах. Парень изо всех сил морщит лоб, изображая мыслительный процесс. Выискивает что-то среди документов, долгое время не находит. Либо не подготовился перед выступлением для одного зрителя, то есть меня, либо изображает из себя неумеху. Вот сейчас узнаем, кто ты такой на самом деле, парнишка.

– Кормят вас нормально? – спрашивает он. Как я и предполагал, начинается игра в плохие мышки и добрые кошки.

– А разве государственных преступников должны кормить? – изумляюсь и прикрываю рот ладонями.

– Вас не кормили?! – его удивление совершенно искренне. – Они не могли… Это прямое нарушение всех законов, Конституции, и священного Расписания!

– Нет, к сожалению, мне ничего не предложили, – вздыхаю и развожу руками.

– Сколько вы здесь находитесь? – деловито интересуется следователь.

– Шесть, – киваю в сторону, где моим ногтем на стене нацарапаны шесть параллельных полосок.

– Охрана! – орет парень. – Немедленно принесите еду!

Тюремщик, а он не послушался следователя и подслушивал под дверью, сообщает через приоткрытую заслонку в двери:

– Врет он. Шесть часов назад посадили. Ужин будет через полчаса.

– Вон! – кричит на охранника следователь. – Вон пошел! Я тебе приказал больше никогда не приближаться к этим дверям!

– Есть… – бормочет тюремщик. – Больше не подойду…

Парень красный, как магическая свекла на воздушной грядке. Ему стыдно за такой прокол. Обычный солдат из охраны услышал, как заключенный легко поиздевался над самым младшим следователем. Это означает, что завтра над этим будет потешаться вся тюрьма и Управление Наказаний. А ведь я ничего не сказал. Он мог бы уточнить: «шесть» чего.

Юнец сверлит меня разъяренным взглядом. Похоже, от роли «доброго полицейского» ему пришлось отказаться. Жаль, пропали шансы на дармовую сигарету. С другой стороны, поднялось настроение.

– Меня зовут Сторций Галфович Мамазецкий, – представляется он. – Самый младший следователь Полицейского Отделения при Управлении Наказаний.

– И чего от меня надобно ПОпрУНу? – я сохраняю каменное выражение лица.

Парень медленно, правильно расставляя ударения и останавливаясь после запятых, читает из моего дела.

– Вы Андреиласкасс харр Зубарев, бывший хват-майор, пантероборотень высшей касты, бывший начальник Департамента Отлова Лидеров…

– Нет, – сокрушенно качаю головой. – Я не тот, кого вы назвали. Я – Рабиндранат Теодорович Рузенштарн, пришелец из другой галактики. Прибыл сюда с исследовательской миссией и, не зная ваших законов, угодил в тюрьму из-за маленького недоразумения.

– Что? – кажется, глазенки Сторция сейчас вылезут на лоб. Вон как активно выпирают из глазниц.

– Что слышали. Я тут из-за того, что украл тарелку печеных баарбуусов. А зовут меня Рабиндранат Теодорович Рузенштарн…

– Не может быть! – взвизгивает он и бросается к двери. Начинает молотить по ней кулаками и призывать охрану. – Это ошибка! Выпустите меня, я ошибся дверью!

Спустя две или три минуты к нему доходит смыслу услышанного. Кроме того в «номере» за стеной вовсю надрываю живот.

– Вот умора! – хохочут из соседней камеры. Узник притворялся спящим, а на самом деле прислушивался к нашему разговору. – Рабиндранат, итить тебя через колоду! Аха-ха-ха-ха!

Самый младший следователь резко поворачивается ко мне. Его темно-синие глаза горят праведным гневом. По бледной роже явно читается: «попробуй пошутить надо мной еще раз, и я располосую тебя напополам этим вот самым табельным «Карателем».

УМКар четвертой модели, который болтается на его ремне, довольно угрожающе поблескивает. Эх, жалко, что я разломал свой собственный клинок при неудачной попытке побега из-под венца. Меня тогда поймали в женили-таки на Харишше. Трагизм ситуации усилился гибелью верного оружия.

– Так вы Зубарев? – угрожающе спрашивает следователь.

Я киваю и почесываю небритую щеку. Ногти издают мерзейший звук, проезжая по короткой щетине.

– Зачем тогда усугубляете? – ворчит Мамазецкий. – Не усугубляйте, уважаемый.

Вот оно как теперь! Обращение «уважаемый» у нас, в Валибуре, считается едва ли не оскорблением. Так обращаются к иностранцам и врагам. Добропорядочным гражданам говорят «глубокоуважаемый», и никак иначе!

Подавляю оскорбление в себе и грозно дышу через нос.

– Подпишите вот здесь, – говорит мне следователь. И сует длинный рулон бумаги, шириной с предплечье и толщиной в хороший кулак. Другой рукой предлагает золотистую авторучку с витиеватым тиснением на колпачке.