Владимир Михальчук - Вернуть себе клыки

Я киваю и почесываю небритую щеку. Ногти издают мерзейший звук, проезжая по короткой щетине.

– Зачем тогда усугубляете? – ворчит Мамазецкий. – Не усугубляйте, уважаемый.

Вот оно как теперь! Обращение «уважаемый» у нас, в Валибуре, считается едва ли не оскорблением. Так обращаются к иностранцам и врагам. Добропорядочным гражданам говорят «глубокоуважаемый», и никак иначе!

Подавляю оскорбление в себе и грозно дышу через нос.

– Подпишите вот здесь, – говорит мне следователь. И сует длинный рулон бумаги, шириной с предплечье и толщиной в хороший кулак. Другой рукой предлагает золотистую авторучку с витиеватым тиснением на колпачке.

– Что это?

– О, обычная формальность. Тут говорится, что вы довольны пребыванием в тюрьме, вас кормят, поят и не наносят телесных повреждений.

– Понятно, – делаю вид, что собираюсь тут же подписать. Украдкой поглядываю на него и замечаю, как алчно взблескивают его глаза.

Что же ты мне подсунул, сосунок?

– Не возражаете, если я немного почитаю?

– Что вы, что вы… – с плохо скрытым сожалением бормочет парень.

Раскрываю документ и бегло просматриваю. В самом начале действительно нет ничего интересного. Обычный «Акт приема-передачи тела преступника в распоряжение Управления Наказаний». Мелким шрифтом прописаны мои права и обязанности, всяческие характеристики, медицинские заключения и протоколы судебных заседаний. А вот на третьем витке начинаются «радости». Большими буквами краснеет надпись «Чистосердечное Признание».

«Я Андреиласкасс харр Зубарев, пантероборотень высшей касты, признаю себя виновным во всех нижеперечисленных преступлениях. Также безвозмездно дарую государству все свои движимые и недвижимые владения, имения и ценности. Каюсь и обязуюсь находиться под стражей триста лет без права на апелляцию. Соглашаюсь, что будучи государственным преступником, могу быть подвергнут самому тяжелому изо всех наказаний, а именно – смертной казни через удушение в серебряной камере…»

Двадцать или тридцать витков занимает детальное описание всех моих злодеяний. Кроме того, что я будто бы предал Валибур и помог фриссам проникнуть в город, здесь перечислены и другие веселые моменты. С восторгом отмечаю, что это я четыреста два года назад убил бабушку Мэра Дамнтудеса. Кроме того моя персона замечена во множестве бандитских объединений. Я и магические банки грабил, и продавал оружие в Княжество Хаоса, и экспортировал наркотические апельсины. В общем, на меня повесили едва ли не все тяжелейшие преступления за последние четыре сотни лет. Причем я родился всего лишь триста тридцать два года тому назад.

– Красиво работаете, – вздыхаю и дотрагиваюсь кончиком авторучки к пустой графе. – Придется подписать.

Радость буквально вылезает изо всех щелей следователя. Он уже видит себя хват-генералом полиции, самым известным детективом Валибура.

Парень наклоняется ко мне, во все глаза пялится в мое «чистосердечное» чтиво.

Я пользуюсь моментом и хватаю его за горло. Еще не успев перестать радоваться, самласлед проносится над моей головой. Он ударяется в решетчатое окно и сползает по стене.

Одним прыжком оказываюсь у него на спине. Простенький прием с выкрученным локтем и с замком вокруг ноги приводит парня в чувство.

Сторций воет, как суккуба при случке. Пускает кровавые пузыри из разбитых губ, скребет холеными ногтями по гнилой штукатурке.

– Я тебе покажу, как оперативников дурить! – ору во всю глотку. И резко погружаю авторучку ему в плечо.

Он заходится в истерике, пытается отползти. Но рывок за шевелюру едва не раздирает ему шею. Неужели передо мной обычный смертный? Как он сумел попасть в святая святых оборотней? Впрочем, в последнее время полиция жаловалась на страшную нехватку кадров. Большинство благородных оборотней не желали идти на грязную «ментовскую» работу. Потому начали принимать людей, пришельцев из недоразвитых миров.

– Помоги… – кричит следователь. И добавляет хрипло: – Те-е-е-е…

А я вовсю натираю его рожу о шершавые доски паркета. Немного ослабил захват, чтобы не убить, но малейшее движение может нанести ему серьезные увечья.

– Мне запретили подходить к этой двери! – издалека доносится голос охранника.

– Помогите-е-е-е! – верещит бедняга Сторций.

В коридоре грохочут шаги, дверь лязгает и стремительно открывается. Створка звучно хлопает о стену. Из соседней камеры протестующе вопят о «проклятых тварях, не дающих уснуть честному преступнику».

Захват-отряд крылатых оборотней отрывает меня от жертвы. Следователь валится на пол и долгое время стонет. Моей же персоной вовсю занимаются птицоборотни. Сперва меня радушно пинают, затем массируют печень тяжелыми сапогами. Тюремное танго заканчивается парой зуботычин. После него я дегустирую окровавленные паркетные доски и отмечаю, что на вкус они мало отличаются от моего языка.

– Убе-ерите э-эту падаль, – командует кто-то, – в кабине-ет начальника.

Сквозь алый туман и разноцветные кружки перед глазами мне удается рассмотреть бесформенное пятно в рогатом шлеме самого старшего следователя.

К моему изумлению, из камеры выносят не избитого Сторция, а меня, не менее избитого.

– А сопляк пусть поразмышляе-ет над ошибками, – заключает тот же дрожащий голос. Мой нос улавливает слабый козлиный запах. Не иначе, прикатил тот самый болван из эскорта «встречающих».

Долгое время я проплываю под темными сводами тюремных коридоров. Магические светильники едва мерцают в полутьме. Сейчас заключенным предложат скудный ужин и объявят отбой. Интересно, а что у них в меню?

Издалека приближается яркий свет. Высокий прямоугольник поглощает меня с головой. Морщусь от боли и покалывания в глазах. С трудом привыкаю к столь освещенному месту.

Я нахожусь в просторном кабинете. Стены выкрашены в кричащие тона апельсинового цвета. На окнах решетки, но убранные какими-то ползущими лианами и розовыми цветками. На полу шикарный ковер, кажется, темно-эльфийской работы. Или гноллы вышивали эти орнаменты с урбанистическим пейзажем? Ума не приложу. Искусство всегда считалось одним из самых слабых моих мест.

У стены полукругом расставлены простые деревянные стулья. Напротив монструозный диван черного цвета, весящий, наверное, с тысячу гранков. Между стульями и диваном примостился немалый стол, столь громоздкой и широкий, что на нем спокойно можно усадить дивизию боевых вороноборотней. За столом, заваленным всяческими бумагами, виднеется высокое кресло, Зерцало Душ и безвкусная картина в раме из чистого золота.