Валерий Железнов - Ошибка Архагора

Всеволод уже сдерживал своего коня, когда убедился, что опасность миновала.

— Ах ты, господи, и куда ж ты, малец, полез поперёд всех?! — попенял он нерадивому охотнику.

Скрывшись за густым ельником, остановил коня и только тут заметил, что шапка скрывавшая лицо юноши слетела, освободив водопад серебряных волос. Но ещё больше удивился он, когда рукой почувствовал, что держит не мужское тело. Чувствовалось это даже через несуразную долгополую меховую накидку.

— Пусти, задавишь, — раздался сдавленный голос спасённого.

— Мать честная, да никак девица?! — удивлённо произнёс дружинник, усаживая перед собой бывшего юношу.

— Пусти, говорю, пусти! — ещё настойчивее потребовала девица.

— Чудно, диво дивное, вот так волшебство! — ещё больше удивляясь, разглядывал Всеволод спасённую им девушку. — Да бывает ли на свете белом такое чудо небывалое?!

— Чего лапаешь, охальник, пусти же, аль оглох? — насупившись, потребовала она и уперлась руками ему в грудь.

Но сильные руки не выпускали волшебную добычу, а девичьи руки предательски слабели. Глаза их встретились и, словно Солнце погасло в небесах, словно исчез весь мир. Не было теперь вокруг ничего кроме этих глубоких глаз, в которых оба утонули на мгновение. Аж сердце захолонуло. Но недолго длилось это блаженное забытьё. Радостный крик Зубра вывел обоих из оцепенения.

— Жива княжна, уберегли духи лесные нашу Журавушку.

Княжна встрепенулась и выскользнула из объятий Всеволода, лишь по рукам его ручьём стекли волшебные струи серебра. Лицо её горело румянцем, а в глазах сиял неизъяснимый волшебный свет.

— Спас ты, молодец, от лютого зверя да смерти неминучей девицу и, по обычаю, имеешь право просить её в жёны, коли по нраву пришлась, да коли сердце твоё свободно, — произнесла она почти шёпотом, в смущении опустив глаза.

Кто-то уже поймал её лошадь и подвёл к ней. Гибкое, упругое тело легко взлетело в седло. Она тронула кобылицу и ускакала, скрывая смущение. А спаситель её безмолвно следил, как удаляется, теряясь среди ветвей чудное создание, как развеваются невиданные серебряные волосы. А сердце колотилось как бешенное, душа пела и рвалась ввысь! Откуда в этом диком таёжном краю взялось такое чудо? Как могло народиться такое прекрасное дитя у этого неказистого народа? Всё в ней было без изъяна и, казалось, нет на свете краше её никого.

Кто-то похлопал молодца по плечу и произнёс одобрительно: "Ай да удар знатный! Эка ты косолапого-то, прямо в сердце поразил!". Всеволод обернулся. Сзади к нему подъехал боярин Козьма и, взглянув в глаза, добавил шёпотом: "Э, да ты царевич прямо не в себе. Уж не спасённая ли княжна причиной тому?". Ответа не последовало.

Вечером, когда все вернулись в Колту, царевич явился в шатёр боярина Макара.

— Хочу просить у князя дочку его в жёны себе, будьте с боярином Козьмой моими сватами.

— Что ж царевич, свадьба сия была бы очень кстати. И невеста хороша и право на неё ты имеешь по обычаю. А главное, державе нашей это во благо.

— Люба она мне, ох как люба. Как глянул ей в очи, так и понял — моя она и ничья больше!

— По любви-то оно ещё лучше, да только рановато тебе раскрываться, поверь старику. Она ведь тоже не сразу открылась, случай помог. Заяви о своём праве как простой дружинник. Пусть узнает об этом князь. А откажет, тогда уж будем сватать тебя как царского наследника. Оставим здесь гонца, а сами отправимся домой. А уж когда гонец ответ князя доставит, решите с государем как быть.

Как ни трудно было Всеволоду возвращаться домой без возлюбленной, а пришлось согласиться с доводами опытных дипломатов. Хоть и не царь ещё, а тяжесть короны уже чувствуется.

Княжна же, когда вернулась домой, бросилась в ноги отцу с мольбою: "Не отказывай ему, батюшка, родненький! Не будет мне жизни без него на этом свете. Люб он мне!"

— Да ты сдурела, девонька. Он же простой воин, хоть и царский дружинник. А ты княжна. Не по чину тебе за простого замуж выходить.

— Свет мне не мил без него будет, если откажешь. Как увидела очи его бездонные, так и пропала в них будто в омуте. Люб он мне, какой есть! Не откажи ему милый батюшка!

— Ну, совсем разум потеряла девка. И зачем я, старый пень, поддался на уговоры твои, отпустил на послов посмотреть? — усмехнулся Зоротай.

— Да ведь сам ты грозился отдать меня за первого встречного. Вот он и встретился. Держи слово княжеское, батюшка.

— Ишь, как повернула. Ладно, ступай, подумаю я.

— Но ведь по обычаю… — но не дал князь дочери договорить, указав жестом на дверь.

Недолго противился князь Зоротай, помчал гонец в Мураван с радостной вестью.

И вот теперь стоял царь Всеволод на коленях перед ложем своей любимой жены, страдал безмерно и гладил её серебряные волосы. Чуть живая лежала перед ним царица и тоненькой свечкой теплилась в ней жизнь, готовая угаснуть в любое мгновение.

Лучших лекарей да знахарей доставляли к ложу царицы. Великую награду обещал царь тому, кто вылечит и приведёт в чувство его обожаемую Журавушку. Но всё напрасно. Все лекари в один голос заявляют, что нет никаких болезней у царицы, все знахари утверждают, что здорова царица. А почему в сознание не приходит, никак не понять.

Очень горевал Всеволод, очень был зол на лекарей, да знахарей, но головы рубить не велел. Выместил свой гнев на невинном младенце. Помутился разум его с горя, и велел он убрать с глаз долой новорожденную дочь свою. Казалось ему, что всему виной она.

— Пошто не по-людски поступаешь, государь? — пеняла ему старая нянька. — Чем младенец тебе виноват?

— Она ли виновата в том, что зачал ты её? Смилуйся над ней царь! — заступались за царевну бояре.

— За что, отец, ты обрекаешь на страдания невинное дитя, за что обратил гнев свой на сестру нашу единоутробную? — вопрошали сыновья.

Но царь был непреклонен. Велел удалить младенца в дальний монастырь вместе с нянькой Молодилой. Пусть растёт там и воспитывается до поры. И пусть никто не знает, что она царевна. А Молодиле под страхом смерти запрещалось рассказывать кому-либо и самой девочке о том, кто она есть на самом деле. Всем придворным тоже запрещалось вспоминать о рождении царевны. И только царицын серебряный медальон с летящим ангелом должен был храниться при ней для ребёнка.

Так и покинула опальная царевна дворцовые покои в плетёной корзине, без благословения родительского, без имени и без кормилицы; ибо Молодила ходила ещё в девках. В дальний монастырь, затерянный среди северных гор Каринии, что на границе с землями диких северных племён, лежал её неблизкий путь.

И надо же так случиться, что за день до рождения царевны, жена старшего царевича Якова княжна Мира, тоже родила дочь. Хоть и первый ребёнок у неё это был, а роды прошли быстро и без осложнений. Девочка родилась здоровенькая, да пригожая. Молодая мать тоже чувствовала себя хорошо и вместе с мужем радовалась младенцу. В хоромах Якова, было, веселье намечалось, да омрачила праздник горькая весть о состоянии царицы и об опале новорожденной царевны. Без торжества прошли крестины. Девочку нарекли Светозарой. Уж больно светел был лик её, и смотрела она на мир глазёнками чистыми как лесной родник. Так радостно и невинно улыбалась она, не ведая ещё горестей и жестокости этого коварного мира.