Практикум (СИ) - Билик Дмитрий Александрович

— Надо поговорить, — только и сказал он, подходя к кровати, на которой я лежал.

— Говори, — ответил я.

— Не здесь.

Прежде, чем удалось что-то сказать, мол, я не настроен к прогулкам и пикникам, Куракин коснулся меня. Стены Башни сменились высоким пригорком возле пролеска. В глаза ударил яркий солнечный свет, а прохладный ветер растрепал волосы. Аж дыхание перехватило. Давненько не доводилось выбираться на улицу.

— Ты охренел? — не очень вежливо поинтересовался я, поднимаясь на ноги.

— Смотри, — вместо ответа вытянул руку Куракин.

Он указал на здания внизу. Ничего особенного. Первое из старого «кремлевского» кирпича, а второе вытянутое с низкой двускатной крышей. Напоминало оно конюшни. Что особенно интересно, не было заметно, что здания заброшены. Однако вместе с тем к ним не вела даже проселочная дорога.

— Знаменитый пегасозавод Куракиных, — сказал высокородный, — детище моего отца. Когда-то он начинал с четырех завезенных из Греции особей. А вскоре построил еще три таких пегасозавода. Этот использовал для выведения новой морозоустойчивой породы.

— Зачем ты это мне рассказываешь?

— Теперь это все принадлежит Матвеевым, — не ответил на мой вопрос Саша. — Будто бы отец заложил несколько самых прибыльных наших предприятий под выданный кредит. Я смотрел бумаги, они оформлены перед смертью отца. На самом деле ты понимаешь, куда уходят все деньги?

Я кивнул. Матвеев близко общался с Уваровым. То ли действительно желал возвыситься, то ли у него просто не было выбора. «Неожиданные» смерти Куракина и Терлецкого стали очень показательны. Либо ты с Охранителем, либо против него.

— Все, кто меня окружают, говорили, что надо смириться, отступить. Благодарить Господа, — усмехнулся Куракин, — что у нас осталось хоть что-то. Мы по-прежнему входим в состав тринадцати, пусть и не имеем былой вес. Можем платить по счетам, вести светский образ жизни. Делать хорошую мину при плохой игре… Первые дни после смерти отца я был похож на тебя, лежал овощем, пялился в потолок и ничего не хотел. А потом я решил, что пока жив, положу все силы, чтобы уничтожить того, кто виновен во всем этом.

Куракин замолчал, глядя на бывший пегасозавод отца. Его взгляд был тверд и решителен. Сейчас Саша действительно походил на высокородного отпрыска, а не того испорченного властью и деньгами мальчишку, которым я его впервые встретил в школе. Цель дала Куракину сил измениться. Пусть не сразу, но со временем. Он смог вычленить из себя все нужные для этого качества.

Я не питал иллюзий по на его счет. Вряд ли характер Саши также преобразовался. Усмешки по поводу безродных, пренебрежительное отношение к мелким дворянам, равнодушие к человеческой жизни — это никуда не делось. Однако появилось еще что-то.

— Я справился со всем этим, — сказал Куракин. — Ты не представляешь, каким сильным оружием является месть. Сколько сил она дает. Месть и боль… И ты справишься. Знаешь почему?

Наши глаза прожигали друг друга. И вместе с тем мы стояли не шелохнувшись, пока ветер трепал одежду, а апрельское солнце с интересом смотрело на нас. Меня пробрало до мурашек. Но не от весенней прохлады, а от неожиданного откровения высокородного.

— Потому что ты сильнее меня.

Не знаю, каких усилий требовалось Куракину, чтобы сказать всего лишь пять слов. Невероятно простых и сильных. Однако он это сделал. Взгляд высокородного не был равнодушным. В нем сквозила враждебность и злость. Злость на то, что ему пришлось сказать подобное своему недругу.

— С нашей первой встречи ты мне не понравился, — продолжал Саша. — Ты олицетворяешь все, что я всегда презирал. Признаюсь, я искренне желал твоей смерти. И, скажем так, делал кое-какие вещи, чтобы ее приблизить. Ты слишком мягкий, когда надо проявить твердость. Слишком добрый, когда необходимо быть беспощадным. Ты спасаешь того, кто готов был расправиться с тобой без малейших сожалений. Вкладываешь в него часть своей силы, не задумываясь, что это может обернуться против тебя. И раньше я бы воспользовался этим. Но теперь мы оказались в одной лодке.

Я не стал говорить, что лодки у нас разные. У высокородного корвет, когда у меня мелкое рыбацкое судно. Но море действительно одно. То, где мы плывем навстречу фрегату Уварова.

— Ты обладаешь одним важным качеством, которого нет у меня. Умеешь объединять людей. Разного сословия и званий, непохожих друг на друга. Знаешь, как договориться. Ищешь неожиданные ходы, когда их не видно. И сейчас нам это нужно, чтобы нанести последний и точный удар.

— Что ты хочешь? — совсем запутался я. — Чтобы я убил Уварова лично?

— Нет, — улыбнулся Куракин. — Я же сказал, что мы не похожи. Ты можешь заколебаться в последний момент. Как и Терлецкая. Вы слишком мягки для хладнокровных убийств. Этого выродка уничтожу я. А ты завершишь планирование покушения. Потому что у нас всего лишь одна попытка, второго шанса не будет.

— Прошлое мое планирование закончилось смертью Вики.

— И того немощного, — не собирался щадить мои чувства Куракин, утешая и гладя по шерсти. — Все мы совершаем ошибки. И никаких просчетов нельзя исключить наверняка. Прошлого не воротишь, но будущее мы в силах изменить… Пойдем, — протянул он руку.

— И все? — спросил я.

— А что, тебе нужно еще что-то? Я сказал все, что хотел. Тебе решать продолжать жалеть себя дальше или попробовать довести начатое до конца.

Он переместил меня обратно в комнату, давая понять, что разговор закончен. Лишь на пороге Куракин остановился, обернувшись.

— Мы собираемся каждый вечер в знакомом тебе месте. Обсуждаем, по крайней мере пытаемся, предстоящее дело. Если захочешь присоединиться, то дождись захода солнца. Если нет, — он пожал плечами, — то так тому и быть.

Дверь закрылась, а мне впервые за все это время не захотелось упасть на кровать и бесцельно смотреть на стены. Куракин отвесил мне такого морального пинка, что голова шла кругом. Не думал, что Саша сможет меня чему-то научить. И, наверное, это потрясло меня сильнее всего. Все, что он сказал было так просто. Так доходчиво. И честно.

— Дом открываю, тебя призываю…

Банник появился на полуслове, с некоторым испугом смотря на меня. За все это время я впервые обратился к нему.

— Что, хозяин, совсем худо? — спросил он. — Я бы горькую предложил, только с горя пить последнее дело. С радости или безысходности, другой разговор. Так же только хуже делать. Ты уж поверь старого дурака, знаю, о чем говорю.

— Верю, старый дурак, — я выдавил из себя нечто вроде улыбки. — Ты знаешь что, чаю мне принеси.

— Чаю? В смысле чаю, — закивал он и тут же осекся. — А какого чаю, хозяин? Черного, али заморского, как его, зеленого? Мне тут говорили, давеча, молочный улан есть. Кавалеристы, поди, пьют. Значит, хороший. Травяного, может? Чабреца туда, мелиссы, анису, можжевельнику? Нет, самого собой, не все сразу, иначе бурда получится, а на выбор. Ты скажи, не молчи.

— Любого. Главное, чтобы крепкий был и горячий.

Потапыч расстарался. В короткий срок передо мной стояли три чайника, чашка меда, неизвестно откуда взятые пряники (на территории школы со сладким всегда было строго). Еще банник принес крохотный кувшин молока. «А чего, татары только так чай и пьют. Вот я и подумал, мало ли». В общем, Потапычу, по всей видимости, пришлось серьезно повоевать с домовыми за такую добычу. Или просто спросить за все долги.

— Еще чего, хозяин? — заискивающе поглядел он в глаза, будто кот, просящий насыпать корма в миску.

— Да, можешь оставить меня одного? Подумать надо.

— Само собой. Нешто я глупый какой. Но если что, ты только слово произнеси. Я тут как тут.

Я хлебнул горячий чай и задумался. Нет, Куракин был определенно прав. Сделав шаг, глупо останавливаться. Теперь я просто обязан довести все до конца. Ради того безымянного немощного, имя которого никогда не узнаю. Ради Вики. Ради себя. Чтобы все это было не зря. Единственное, чего я боялся больше всего — как бы на протяжении этого трудного пути не потерять себя. И… не стать вторым Уваровым.