Черный Камень (СИ) - Саган Илья

Наслышан. Именно так и случилось в Кряжистом.

— А кладбище это с тех пор прозвали Темным, — продолжала бабка. — И тогда пятеро светлых магов, Алвиос и четверо других, испросили у Нариэля дозволения уйти живыми в Навь и возвести у моста храм, дабы запечатать выход на эту сторону.

— То есть как? Ты же говорила, что по нему не может пройти человек.

— Может, но лишь в одну сторону. Эти маги, почитай, живьем себя схоронили. Ушли в Навь и навеки замуровались в Комтеоне, потеряв возможность еще хоть раз увидеть солнышко. Но своего добились: пока стоял храм, личи не могли оттуда выходить и поднимать нежить.

— А потом?

— Потом случилась Великая Битва, и все храмы Мелизоры разрушились. Но боги пали в той сече, а потому угасла энергия, и светлая, и темная. И только я, старая Яга, осталась одна на границе миров.

Подперев щеку тощей рукой, бабка пригорюнилась. Я посидел минуту молча, но она, похоже, не собиралась отвлекаться от своих дум. Пришлось поторопить.

— И что же было дальше, бабусь?

— А? — она очнулась и с недоумением посмотрела на меня. — А, дальше… Да ниче, тишь да гладь.

— Но несколько дней назад все изменилось, да?

— Верно, касатик. Кто–то расстарался, дабы поднять павшего Утреса. Да только темной энергии было маловато, не хватило, чтоб вытащить его из небытия. Зато личи пробудились. Они снова стали появляться в Яви и вызывать нежить. Их больше ничто не держит, Комтеон–то пал. Земля трясется, и мертвецы вылезают из могил. Теперича, может статься, и хватит темным энергии призвать обратно свово бога.

Так вот почему возобновились нападения на деревни! Некроманты пришли из Нави. Знать бы еще, кто так «расстарался».

— А что же светлый бог, Нариэль? Так и остается в небытии? Его никто не пытается поднять?

Глаза старухи хитро блеснули.

— Надысь и у него появился жрец, призыватель то бишь. Но он, видать, еще не понял, что делать надобно.

Это верно, люмен пока вообще без понятия. Но какова бабка, а? Все видит.

— А ты знаешь?

— Чаво? Что люмену–то делать? Откуда ж.

Врет как дышит.

— Ладно, бабусь, тогда скажи, как остановить личей?

— Не время пока, касатик. Да и не с них начинать нужно. Им помогают отсюда, из мира живых. Пока новые темные жрецы не побеждены в кровавой битве, личи будут приходить на Темное кладбище.

Знание мира: +5, текущее значение: 23.

Я задумался. Неужели виновник всей этой катавасии — Марсель? Пытается вернуть к жизни Креха, чтобы получить какую–то выгоду для себя? Или действует по заданию Ордена Семи Чародеев?

Бабка легонько стукнула меня по руке.

— Не думай об этом раньше времени, голову сломаешь. И помни: ты должен вернуться до того, как зайдет луна. Ежели не успеешь — навеки там останешься.

— Почему?

— Что ж ты какой… — она помахала в воздухе морщинистой рукой, подбирая слово, — любознательный? Эх… Ты, касатик, мно–огое имеешь, сам об том не подозревая. И многое можешь, я вижу. Силушка еще не раз от смерти тебя спасет, хоть ты про нее и не ведаешь.

— И как же?

— Дык не нужно знать о крепком здоровье, чтоб не заболеть. Оно само работает. Так и мощь твоя, когда будет нужно, проявится. И думаю — все–таки хорошо, что я тебя не съела. Обед что, слопаешь, и нет его. А так ты рядом сидишь, болтаем вот. Сказать по чести, тут порой бывает одиноко.

Она вздохнула коротко, по–девичьи, и махнула рукой. А я, тронутый ее откровенностью, взял да и рассказал ей об утреннем обмане.

— Экий ты находчивый, — крякнула старушка. — Небось, в КВНы там, у себя, упражнялся?

Ну и Яги пошли! Все знают. Словно прочитав мои мысли, бабка усмехнулась.

— А то. Это ж вы, молодые да глупые, мыслите, что нам, степенным и опытным, ничо не ведомо. А на самом деле все, о чем вам только узнать предстоит, мы уже забывать начинаем. Ты вот, небось, думаешь, удивил меня? Не–ет, милок, твой фокус со жребием я насквозь видела. А что сознался — это зря. Хитрости тебе не хватает.

Она задорно подмигнула, а потом вдруг задумалась, лицо ее стало серьезным и мрачным.

— Вот ведь вы какие, люди, а? Все норовите друг дружке пакость сделать, со свету сжить. Я вот исстари со зверями всякими знаюсь, так у них такого нет. А вы? Веками ругаетесь да воюете. Эх, кабы умишка вам прибавить, глядишь, поуспокоились бы. Ведь куда, кажется, проще: ты ему доброе слово, и он тебе, ты ему в благом деле поможешь, и он тебе. Ан нет, лаетесь, аки собаки блохастые.

Я сидел, разинув рот. Уж от кого не ожидал получить такую проповедь, так это от Бабы–Яги. Но разве она не права? До чего же мы дошли, если даже нечисть нас человечности учит…

Впрочем, надо отдать старушке должное — она не стала мучить меня наставлениями, а сразу перешла к насущному.

— Ты, главное, касатик, ничего не бойся. Конечно, там тебя будет ждать много неожиданностей, но ты помни одно — вернись до захода луны. А сейчас сядь вон там, в уголок, и повтори это про себя раз сто. И то, за чем ты вообще туда идешь, тоже вдолби в свою буйную головушку.

— Да ты что, бабуль, — ее речи удивляли меня все больше. — Я вроде склерозом пока не страдаю.

— Давай без намеков мне тут! — осерчала вдруг Яга. — Хоть я и не молода, но с памятью все в порядке, тьфу–тьфу, не сглазить бы. Делай, как сказано!

Слегка пришибленный, я сел в указанный угол и задумался. Что вообще происходит? Зачем вдалбливать себе в голову то, что я и так знаю? Сколько я ни мучился, ответа на этот вопрос так и не появилось. И потому, привалившись к мягкой от мха стене, я тихонько задремал. И не мудрено: ночью мне почти не удалось поспать.

Проснулся я от бабкиных воплей.

— Ступайте! Ступайте отсель! И чтоб из леса ни–ни! Увижу хоть одного — превращу в жабу!

На столе в кривой лоханке горела свеча, за немытым оконцем сгущались сумерки. В избе никого не было: старуха кричала с крыльца. Но вот дверь распахнулась, и она, слегка прихрамывая, шагнула через порог.

— Дружки твои никак не угомонятся. Трое рыскают вокруг: высоченный, белобрысый, да девица с ними. Неймется им.

Ясно, Верховой, Серега и, надеюсь, Маруся. При мысли о ней я невольно улыбнулся.

— Почему ты их гонишь, бабуль?

— Эх, горе ты мое, ничего ж про себя не ведаешь. Ладно, скоро сам поймешь. Сидишь там — ну и сиди. Ко мне не подходи. Суму свою возьми, вот она. Ремешок через грудь перекинь, чтоб не потерялась.

Задавать вопросы я поостерегся, все равно не ответит. Хотя их скопилось немало. Зачем надо оставаться в углу? Чего мы ждем? Почему ребятам нельзя быть здесь? Фиг поймешь. Ладно, разберемся, а пока лучше следовать советам Яги. Я подтянул суму и повесил ее на шею.

— А вот и луна подымается, — тихо сказала бабка, и что–то во мне екнуло. — Полная.

В ту же секунду зачесалось лицо, потом руки и ноги, и тут меня начало немилосердно крутить. Вся кожа загорелась словно огнем, мир вокруг затуманился, подернувшись красноватой пеленой, кости заломило. Меня затопила боль, от макушки до кончиков пальцев. Казалось, каждая клеточка тела выворачивается наизнанку, обжигая, разъедая, калеча. Дыхание сбилось, в ушах зазвенело; я скрючился, пытаясь удержаться на лавке и не упасть. Тело горело, как в пожаре, и словно бы слегка раздулось. Одежда затрещала, но выдержала.

Блин! Старая карга меня отравила!

Сквозь туман в глазах я видел сжавшуюся в уголке бабку, она испуганно таращилась, ожидая моей реакции. Ну, сволочь! Превозмогая дикую боль, я простер руки, пытаясь добраться до нее… и сердце мое остановилось. Вместо рук к Яге тянулись две мохнатые лапы с длинными серыми когтями!

Забыв о старухе, я неверяще уставился на ладони, рывком прижал их к лицу. Шерсть! Везде шерсть!

Попытался что–то сказать, но вместо слов изо рта — вернее, из пасти — вырвался лишь хриплый рык. Бросился к кадке с водой, стоящей возле печи, нагнулся и обомлел: на меня смотрела волчья морда с ярко горящими желтыми глазами. Из верхнего ряда зубов выбивались два огромных влажных клыка.