Исповедь палача (СИ) - Меркушев Арсений Викторович

Кто такая эта Берта и почему в честь ее назвали это орудие- Иван Румянцев давно забыл. Да и неважно это было. Главное, что остальные стволы, вытащенные из развалин запасников музеев, им очень даже пригодились.

Куда сложнее было найти подходящие по калибру ядра, или самим изготовить их эрзац.

Не стоило им разделять силы. Но их смогли обмануть. Тогда, полтора месяца назад небольшая баржа прошла вниз по течению, мимо стен 7-й Цитадели. И лишь ругань и легкие дротики и булыжники швыряемые со стен, скорее от злобы и бессилия, провожали проходящие мимо суденышко.

Разведка боем показала, что ничего серьезнее плевка или броска булыжника грозные башни 7-й Цитадели выдать не смогут. И потому, вслед за их «разведчиком» уже две нормальные грузовые посудины, громко именуемые «транспортами» смогли протолкнуть к Главной Цитадели Ордена около 400 человек и всю их артиллерию — их «тюфяки». Слишком много для блокады, и слишком мало для победы, — так сказал тогда его советник Яков Тадеушевич.

Следующей ходкой они должны были перебросить огненный припас, еду, и многое из того, без чего нормальная осада Главной крепости противника невозможна. И за неделю закончить эту войну. Не получилось. Ожили проклятые баллисты.

Тогда, чуть больше месяца назад все случилось настолько буднично, что никто даже не понял в чем дело. Первый «транспорт» с красивым именем «Ласточка» благополучно прошел мимо Цитадели, и, оставив ее за кормой уже началудаляться вниз по реке, когда на обеих башнях раздались хлопки и около десятка черных точек стремительно взлетели вверх. Но лишь затем что бы упасть справа и слева от уходящего судна. Очень близко упасть. Новый хлопок — и в этот раз накрытие. Два небольших бочонка с треском разбиваются о палубу. Кажется, что не происходит ничего страшного, но по тому как фигурки людей начинают метаться по палубе «Ласточки» становится ясно, что случилось страшное. На корме и возле мачты, там, где бочонки ударились о палубу — жарко вспыхивает.

Никто не был готов к такому повороту событий, и драгоценные мгновения были упущены. За это время огненная смесь успевает прогрызться сквозь палубу и попасть внутрь. А потом…Столб едкого черного дыма вдруг оказывается на месте их «Ласточки».

А обстрел продолжается. Второй кораблик их маленькой флотилии делает попытку развернуться и уйти из под гибельного обстрела. Капитану «Воробья» это удалось сделать. Почти.

Десяток баллист бьющих уже не прицельно, по пристрелянной площади, а в разнобой, и не страшными бочонками, а обычными булыжникам по 5–6 килограммов вряд ли могли серьезно повредить судну. Но хорошая мысля приходит опосля, да и не разберешь в горячке боя — что в тебя летит — кувшин с огненной смесью или простой булдыган.

Никто не отменял мели, спешку, или невезение, и никто не гарантировал, что все эти три неприятности не случаться одновременно. Капитану «Воробья» просто не повезло. Еще бы чуть-чуть в сторону — и он бы разминулся с той илистой банкой, а если бы сел на мель на сотню метров дальше, то и камни из двух баллист южной башни ему были бы не страшны. А получилось так как получилось — неудачный маневр, и мель превратившая корабль из мишени движущейся в мишень неподвижную, и две баллисты противника на Южной Башне Цитадели едва-едва, но таки достающие на излете «облегченными» булыжниками в попавший в илистый плен корабль.

Гибель «Ласточки» была ужасна. Вместе с ней погибла почти вся команда — два десятка очень хороших людей. А вот то, что происходило с «Воробьем» было тягостно до боли. Никто не пострадал, но в корму корабля сидящего на мели не очень часто, но все же прилетали увесистые каменные плюхи. Едва ли один камень из десятка булыжников выпущенных двумя баллистами, попадал в корабль, а не плюхался рядом с ним. Он мог вообще не пробить доски палубы или борта — слишком малый вес, слишком крепка доска. Но корабль был неподвижен, камней много, а враг пользовался редким мигом удачи.

Стук булыжников по корме их «Воробушка» был как удары молотка по гвоздям в крышку гроба — в крышку гроба их быстрой и легкой победы.

То, что они победят — он не сомневался. Но теперь это будет труднее, дольше и с бОльшими потерями.

Но все же какой то червячок сомнения покусывал его сердце. Нет, он не опасался засады или внезапной контратаки — для этого у осаждённых было слишком мало сил. И самоподрыв Цитадели во время штурма то же был маловероятен — у осажденных просто не было для этого столько пороха. Но все же… Все же… Две группы всадников вырвавшихся из узости ворот Цитадели в степь стоили им очень много. Нет! Из его людей никто не погиб, и даже не был ранен, но сама ночная погоня вымотала несколько десятков человек — практически все их патрули. Это перед самым-то штурмом?! Были запалены их лучшие лошади, израсходованы драгоценные и невосполнимые патроны. И ради чего?! Ради двух трупов в страшных и знакомых всем балахонах отца Домиция. Но двух отцов Домициев по определению быть не могло, а сам балахон еще не делал его носителя — главным дознавателем. И что самое досадное ни первый, ни второй из убитых не был Его Врагом. В первом из убитых опознали брата Савву, а второй, судя по возрасту, мог быть послушником, отроком, молодым братом, но только не 60-летним дознавателем. Обе группы беглецов смогли уйти, потеряв лишь несколько человек, в том числе двух «Домицев». И это Ивану было непонятно. Если бы Враг хотел спасти наиболее боеспособных братьев, то не вечером, а ночью следовало их бросать в прорыв, а тут…Домиций явно хотел устроить знатную погоню. Да такую, что бы они из всех сил гнали лошадей, причем лучших, и что бы его люди устали до чертиков, и что бы они расходовали патроны в надежде завалить тушку главного дознавателя. Только ли эта была его цель, или он хотел чего-то еще? Этого Иван не знал, но вот его червячок — его червячок сомнения грыз сердце и тихо нашептывал, что взятие 7-й Цитадели все еще не стало игрой в одни ворота, и Домиций продолжает играть свою партию.

«Тюфяки» начали работать с первым лучами солнца. Так посоветовал ему Яков Тадеушевич.

— Надо ценить световое время. — Сказал он тогда. — Раньше начнем. Раньше рухнут стены, раньше закончим. Дай Бог — засветло.

И они начали. Три батареи «тюфяков» по шесть орудий каждое начали крошить твердыню, как только первый луч солнца мазнул стены Цитадели. Но обсыпка землей сделала свое дело. Там, где они два месяца назадмогли сделать пару десятков залпов, и затем войти в Цитадель, переступив через рухнувшие стены, теперь приходилось платить большую цену. Грунт у основания стены стал тем войлоком, тем киселем, в котором вязли шлепки их орудий. Приходилось бить по верхней части стены, но и там несколько слоев мешков с землей гасили энергию снарядов. Не полностью, но гасили. Для фанатиков это была не панацея и не спасение, а отсрочка неизбежного. Кажется, Домиций и добивался именн оэтого — не защитить стены своего обреченного паучьего гнезда, а осложнить его взятие. Вынудив их потратить чуть больше времени, чуть больше снарядов, а возможно, и чуть больше людей — короче говоря, чуть больше всего, что они планировали потратить изначально.

А чего хочет он — Иван Румянцев? Взять Седьмую Цитадель? Уничтожить Орден? А может быть вернуться домой героем, победителем, триумфатором? — Нет, потому что это не принесет ему тепла, радости, не раскрасит снова его жизнь яркими красками. Его радость, его счастье, самый близкий для него человечек месяц назад был убит — легко и просто.

Он знал, что эту боль не утолить, она не уйдет, и что время не лечит. Просто со временем она не будет такой острой и тяжелой, а станет чуть легче, но не уйдет навсегда, и вид сломанной куколки натянутой на веревку будет стоять перед глазами до конца его жизни.

Свинцовый вкус во рту, черно-белый мир, стеклянные глаза и холодная логика — так бы он мог сам описать свое состояние. А еще тихая страсть — желание сделать так, что бы упырь просто перестал существовать. Вот чего он желал изо всех сил. Потому что мир сразу после этого станет ярче, и чувства острее, и можно будет вздохнуть полной грудью. И ради того, что бы добраться до его горла, он не пожалеет всего пороха, что есть у него, и снесет Седьмую Цитадель начисто.