Львиное логово (СИ) - Чайка Дмитрий

— А жизнь-то налаживается, — думал он, когда приходил домой и смотрел в счастливые глаза жены, которая словно помолодела лет на десять. Она как будто разом сбросила с плеч груз всех несчастий, что свалились на их семью после той страшной бури, где ее муж потерял корабль, двух братьев и чужой груз.

Манна, месяц айяру, год 692 до Р.Х.

Широким полумесяцем, раскинувшимся на многие фарсанги, шла орда саков по степям страны Ишкузу. В кочевьях остались женщины, дети и старики, а воинов — лишь малая часть, только чтобы от волков отбиться. Народ-воин шел на новую землю, где на лучших пастбищах того мира скот, основа жизни саков, будет тучнеть и давать приплод несравнимо лучше, чем в степях Прикаспия. Табуны коней, что хотели захватить вожди, сделали бы армию саков силой, с которой никто вокруг не смог бы сравниться. Конница шла, собранная по родам и племенам, десятью бурными реками, которые катили свои волны к предгорьям Манны. Сочная ранняя трава, что давала пищу коням в походе, безжалостно вытаптывалась тысячами копыт, но снова шла в рост, как только войско уходило дальше на юг. Месяц айяру- это то время, когда вся растительность в степи, где еще достаточно воды и не так жарит лютое солнце, бурно лезет к солнышку, покрывая зеленым ковром унылую степь.

Собрать все войско в походе было невозможно, как невозможно было войти в горную страну всей армией в одном месте. Для ста тысяч коней не нашлось бы пищи, и армия погибла бы, не вступив в бой. Вожди саков, тонко чувствовавшие своих боевых друзей, точно знали, куда и какой род пойдет, чтобы лошади в походе не имели недостатка в траве. Это человек может потерпеть, а конь должен есть каждый день, иначе он станет слабым и не сможет нести всадника. Тем более, если их два на каждого воина.

Арпоксай, вождь племени, кочевавшего на юге страны Ишкузу, рядом с предгорьями Манны, вошел туда первым. Он ничем не выделялся из своих воинов. Обычные сапоги из мягкой кожи, плотные штаны и кафтан, который мог принять стрелу на излете. Войлочная шапка на голове хорошо гасила скользящие удары, и защищала от немилосердного солнца летом и ледяной стужи зимой. В бою он наденет шлем, сейчас в нем нет нужды. И только высокий статный жеребец, и ассирийский доспех подчеркивали, что не простой воин едет первым в этом строю. Широкие долины, расположенные совсем близко к облакам, радовали воинов умеренной прохладой и свежей зеленью. Небольшие деревеньки, встреченные по пути, по большей части были пусты, либо там оставались глубокие старики, которые ни в какую не хотели оставлять свои дома. Саки, увидев зажиточное селение, окруженное виноградниками, ринулись обыскивать дома, ища еду и молодых женщин, но тщетно. В деревне оставался один старик, подволакивающий ногу, да его собака, преданно прижавшаяся к хозяину. Пастуший пес был также немолод, как и дед, и не было существ ближе, чем они, понимавших друг друга с полувзгляда. Старик, охранявший карасы, вкопанные в землю огромные амфоры, стал на пути воинов, перекрывая им путь.

— Тут вино, достойное царей, не тебе, оборванец, его пить.

Сак со смехом оттолкнул хромого старика, и позвал вождя, чтобы похвалиться добычей. Вино из Манны было редким гостем в кочевьях саков, они довольствовались перебродившим кобыльим молоком, как и все степняки. Вечером будет пир, и эта радостная новость понеслась по войску, обгоняя ветер. Даже афиняне, любившие использовать рабов-скифов в качестве полицейских, отмечали их невоздержанность в питье. А уж пить вино «по-скифски», то есть неразбавленным, считалось там крайне предосудительным.

Жадность победила, и воины начали вскрывать амфоры, зачерпывая вино котелками, шлемами и даже шапками. Вскоре у карасов толпа воинов гудела, как рой пчел, ругаясь и отталкивая друг друга. Саки жадно пили, обливая грудь и давясь крепким терпким напитком, и пытались пролезть за добавкой. Арпоксай, наблюдавший со стороны эту картину, вмешиваться не стал. Да он ничего и не смог бы сделать воинам, дорвавшимся до недоступного ранее вина.

— Не разоряй мою деревню, вождь, — услышал Арпоксай, — выпей лучшего вина, что я сберег от твоих воинов.

Рядом стоял старик, щурясь на солнце глазами, окруженными сеткой побелевших шрамов. Арпоксай задумался.

— Выпей сначала ты.

Старик достал чашу, налил себе и выпил залпом, вытерев губы.

— Давай сюда, — Арпоксай вырвал у старика кувшин и опорожнил его в несколько глотков. — И впрямь, вино царское. Неси еще.

Но хромой старик исчез, как исчез его пес, не отходивший от него ни на шаг.

— Ну и демоны с тобой, — плюнул вождь, не замечая робко разгоравшийся жар в брюхе. Через две четверти часа та тысяча счастливцев, что выпила вино из карасов, почувствовала рези в животе. Поняв, что что-то неладно, они начали совать пальцы в рот, вызывая рвоту, но было поздно. Те, кто упился и уснул, уже лежали, пустив слюну, и смотрели в синее небо остекленевшим взглядом. Остальные метались по лагерю в поисках воды и падали, хватаясь за живот. Арпоксай лежал с посиневшим лицом. Видно, то вино, что преподнес тот старик, было и впрямь царским. Воины кинулись искать проклятого хромца, и быстро нашли его по собачьему вою, который доносился из соседнего дома. Старик лежал в своей хижине, сложив руки, как мертвец, и лицо его было спокойным. Он ушел к предкам, выполнив свой долг.

К вечеру умерло четыре сотни воинов, а еще больше, почти выблевав свои кишки, ехали, качаясь, с лицом цвета весенней травы. Колоксай, младший брат покойного вождя, принял власть, и послал гонцов к другим племенам с вестью о неслыханной подлости. Он не знал, что еще два племени лишились сотен бойцов, выпив вина, которое охраняли крепкие старики с прямым взглядом воинов. Тех, поймав после отравления, медленно порубили на куски, отсекая топорами руки и ноги, осатаневшие от ярости воины.

Остальные, получив злую весть и, встретив в Манне любого старика, просто топили его в вине, которое потом выливалось на землю. Войско двигалось по почти безлюдной стране, оставляя лишь пепел на своем пути.

Манна, через неделю.

Старый Тохар, получив вести об отравленном вине, приказал разбивать все амфоры, что находили в селениях. Но страна была немаленькой, вино находили в огромном количестве, а выпить воинам хотелось безумно. Не зря же их племя пошло в поход. И острые умы, мятущиеся в неутолимом желании нажраться в дрова, нашли выход. Найденное вино заставляли пить пойманных маннейцев и, видя, что те доживают до утра, саки устраивали пир. Первые неудачи уже забылись, невольные дегустаторы умирали все реже, а потому воины расслабились, идя по вражеской стране, как на прогулке, почти не встречая сопротивления. Одиночные деревни разорялись дотла, башни в горах, где упрямые и гордые бойцы принимали бой, обкладывались ветками и поджигались. Маннейцы задыхались в дыму и погибали, убив своих жен и детей. Эти задержки были скорее досадными, чем существенными. Население убегало выше в горы, прячась в пещерах, откуда кривоногие саки, которые без коня были беспомощны, как дети, выбить их не могли никак. Пойманные молодые женщины были редки, и участь их была ужасна. Ни одна из них не смогла встать и уйти своими ногами после грубых ласк воинов. Многие умирали там же, на месте. Стариков и старух убивали ради забавы, запирали в их хижинах, и сжигали заживо. Сакам, кочевому народу, было незнакомо чувство привязанности к дому, а потому селения на их пути сгорали дотла. Заранее извещенные о набеге, жители закопали все ценное в землю и почти все ушли на юг, под защиту войска персов, которое прибывало туда, и собственной конницы, которая чего-то ждала и не вступала в бой.

Как-то на дороге, идущей в Манну из бывшей провинции Замуа, воины остановили обоз, груженный запечатанными кувшинами с ячменным пивом. Кому было нужно пиво в стране, производящей великолепное вино, воинов не интересовало. Они могли напиться, и это было главным. Старшина возниц, небольшого роста жилистый мужчина, заросший бородой до глаз, повалился в ноги и молил не губить, отпустив к семьям. Несчастный крестьянин, жалобно плачущий и целующий грязные сапоги воинов, вызвал такое отвращение у гордых всадников, что они прогнали его и остальных возниц плетками почти полфарсанга, помирая от смеха. Тохар, помня о коварстве маннейцев, напоил одного из них, глядя с брезгливостью, как того развезло с половины небольшого кувшина. Вот ведь слабак! Дело было утром, и уже к обеду пленник оклемался и был вполне здоров, а потому вечером лагерь гудел, как улей. Захваченное пиво било в голову, как кузнечный молот, приводя воинов в восторг. И, лишь на землю упала ночь, в лагере затянули песни, а некоторые саки уже начали храпеть, напившись до бесчувствия. Молоденький боец бросил взгляд в сторону и оцепенел.