Марк Лоуренс - Принц Терний

Но я поступил иначе. Когда меня заставляют сделать что-либо, я сопротивляюсь. Даже если тот, кто заставляет, я сам и есть. Ведь было бы так приятно выпустить ему кишки прямо здесь. Очень заманчиво. Но желание показалось слишком назойливым. Понял — меня подталкивают.

Поэтому улыбнулся и сказал:

— Простите, отец, согрешил.

И старый Гомсти, измученный ранами и клеткой, склонил голову, чтобы выслушать мою исповедь.

Говорил тихо под продолжающимся дождем. Но так, чтобы расслышали отец Гомст и мертвяки, собирающиеся вокруг. Рассказал обо всем, что сотворил, и о том, что намерен предпринять в будущем. Спокойно поведал свои планы всем, кто имел уши, — пусть слушают. И мертвяки вновь покинули нас.

— Ты — дьявол! — воскликнул отец Гомст, отступая на шаг и крепко вцепляясь в висевший на шее крест.

— Даже если так, — не стал с ним спорить я, — ведь я исповедовался, надо отпустить мне грехи.

— Мерзость… — произнес он медленно, со вздохом.

— И не только, — согласился я, — а теперь отпусти мне грехи.

Наконец отец Гомст овладел собой, хотя все еще держался поодаль.

— Что ты хочешь от меня, Люцифер?

Хороший вопрос.

— Хочу победить, — ответил я ему.

Он покачал головой, пришлось объясниться.

— Одни пойдут со мной, зная, кто я. Другим надо знать, куда я иду. Третьим нужно знать, кто еще идет со мной. Я исповедовался тебе. Раскаялся. Теперь со мною Бог, а ты, священник, расскажешь верующим, что я — Его воин, Его орудие, Меч Всемогущего.

Наступившую тишину нарушали удары сердца.

— Ego te absolvo![4] — дрожащими губами произнес наконец отец Гомст.

Затем мы зашагали обратно по дороге и вскоре присоединились к остальным. К тому времени Макин уже выстроил всех и произнес напутствие. Они ожидали с единственным факелом и свечой в фонаре под козырьком, привязанным к телеге с головами.

— Капитан Борта, — обратился я к Макину, — пора выдвигаться. Впереди долгая дорога к Лошадиному Берегу.

— А как же священник? — спросил он.

— Похоже, придется сделать крюк к Высокому Замку, оставим его там.

Боль пульсировала в голове, не унимаясь.

Может, давало о себе знать то, что проникло в меня прежде, какой-то древний дух, но сегодня голова болела так, словно в нее тыкали палкой, понуждая, как скот, следовать в нужном направлении. И это по-настоящему бесило.

— Думаю наведаться в Высокий Замок, — я сжал зубы, превозмогая тычки в голове, — и передать старого Гомсти с рук на руки. Уверен, отец беспокоится обо мне.

Райк и Мейкэл посмотрели с недоумением, Толстяк Барлоу и Красный Кент обменялись красноречивыми взглядами, нубанец закатил глаза, встал в боевую стойку и продемонстрировал бой с тенью.

Я глянул на Макина: высокий, широкоплечий, черные волосы слиплись от дождя.

«Он — мой конь, — размышлял я, — Гомст — слон, Высокий Замок — ладья». Потом я подумал об отце. В этой игре мне нужен король. Без него играть нельзя. Я подумал об отце и решил, что для моей партии он подходит. Встреча с мертвецом на Дороге Нежити удивила меня. Он показал мне свой ад, а я только посмеялся над ним. Но сейчас, когда я думал об отце, мне было важно сознавать, что я все еще могу испытывать страх.

Ехали всю ночь, и Дорога Нежити наконец вывела нас из топей. Рассвет застал нас в Норвуде, угрюмом и сером. Город лежал в руинах. Над развалинами все еще витал запах едкого дыма, сохранившийся даже после того, как огонь погас.

— Граф Ренар, — произнес Макин, стоявший рядом, — наглеет, если в открытую нападает на протектораты Анкратов.

Он с легкостью раскрыл тайну.

— Откуда ты можешь знать, кто учинил подобное злодеяние? — спросил отец Гомст. Цвет лица стал таким же, как седая борода. — Возможно, люди барона Кенника проехали по Дороге Нежити и совершили набег. Именно люди Кенника подвесили меня в клетке.

Братья разбрелись по руинам. Райк оттеснил Толстяка Барлоу и исчез в ближайшем здании, представлявшем собой лишь каменный остов без крыши.

— Нищие болотные говнюки! Такие же, как в чертовом Маббертоне! — Дальнейшие стенания не были столь отчетливо слышны ввиду неистовства, с которым он продолжал поиски.

Я припомнил, каким был Норвуд в праздничный день: увешанный разноцветными ленточками. Мать идет рядом с бургомистром, мы с Уильямом лакомимся медовыми яблоками.

— Но это не мои нищие болотные говнюки, — заявил я, повернувшись к Гомсти. — Нет здесь трупов. Значит, работа графа Ренара.

Макин кивнул:

— Думаю, найдем погребальный костер в полях на западе. Ренар сжигает всех скопом. Живых и мертвых.

Гомст перекрестился и забормотал молитву.

Война — прекрасная штука, как я уже говорил прежде, а те, кто не согласен, — проигрывают. Заставил себя улыбнуться:

— Брат Макин, похоже, граф Ренар сделал свой ход. У нас одинаковое оружие, и он владеет им хорошо. Осмотритесь вокруг. Хочу знать, как он разыграл эту партию.

Ренар. Сначала отец Гомст, теперь Ренар. Словно дух из топей повернул ключ, и теперь призраки прошлого шествуют один за другим.

Макин кивнул и пустил лошадь галопом, но не в город, а вдоль ручья, к зарослям за рыночной площадью.

— Отец Гомст, — обратился я с придворной вежливостью, — будь любезен, поведай, где люди барона Кенника тебя схватили.

То, что наш семейный священник был пленен во время набега, представлялось полной бессмыслицей.

— В деревне Джессоп, принц, — ответил Гомст, настороженно озираясь по сторонам, избегая моего взгляда. — Разве мы не обязаны объезжать владения? На своей территории мы в безопасности. Земли за Хэнтоном не подвергаются набегам.

«Интересно, — подумал я, — зачем же ты пренебрег опасностью?»

— Деревня Джессоп? Припоминаю нечто подобное, когда-то слышал это название, отец Гомст, — я по-прежнему оставался вежливым, — там, должно быть, три лачуги да свинья.

Райк вылетел из дома, словно ураган, весь в пепле, чернее нубанца и отплевываясь как сумасшедший. И кинулся к следующему дому.

— Барлоу, толстый ублюдок! Ты подставил меня! — Если Малыш Райки не мог ничего найти, то кто-то за это должен расплатиться. Так повелось.

Гомст, казалось, был доволен тем, что разговор прервали, но я продолжил:

— Отец Гомст, ты говорил о Джессопе, — увернуться не получится.

— Городишко на болотах, принц. Ничего особенного. Там режут торф для протектората. Семнадцать хижин и, пожалуй, чуть больше свиней. — Он попытался засмеяться непринужденно, но получилось слишком резко и нервно.