Валерия Вербинина - Зеркало неба и земли

– Признаюсь, я часто бывал несправедлив к тебе, – добавил король, поскольку он был по натуре правдив и первым признавал свои ошибки, когда они больше не могли ему повредить. – Но если ты и был в чем-то виноват передо мною, я возвращаю тебе все свое расположение, каким до тебя пользовались незабвенные мои сыновья Бодуэн и Морхольт.

Аэльрот поклонился и непринужденно объявил, что он ничему другому не был бы так рад, как доверию к нему его приемного отца; а когда тот напомнил свое обещание, отшутился и заявил, что больше всего на свете желает сейчас отдохнуть. Тут придворные наперебой стали угождать Аэльроту: всякий хотел проводить его до опочивальни и помочь ему снять изломанные доспехи, но он всех поблагодарил, вызвал к себе старого своего оруженосца и отправился на покой. Придворные, побрюзжав для приличия, во весь голос стали восторгаться его великодушием и постоянством, равных которым свет не видел и наверняка уже больше не увидит.

– Все-таки ты отправился вслед за мной, – сказал Аэльрот с шутливым упреком в голосе, когда навестил поправляющегося Тристана.

Витязь попросил его отослать своих людей и, когда двери за ними затворились, чистосердечно и без утайки рассказал, что с ним произошло и как на его пути встала злокозненная ведьма, которую он, по его словам, видел перед самым кораблекрушением, когда она предвещала всем его спутникам скорую смерть. Аэльрот, слушая своего друга, несколько раз нахмурился, и тонкая морщинка прорезала его переносицу.

– Кажется, я знаю, кто желает погибели всему нашему роду, – промолвил он наконец с печальной улыбкой. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне кажется, что дракон, из-за которого пали сыновья короля, появился не просто так; его кто-то призвал… если не создал ведовской властью, – добавил он, еле заметно поежившись.

– Все это, верно, так, – сказал Тристан, – но только заклинаю тебя: будь поосторожнее.

Пожав плечами, Аэльрот беспечно признался, что после того, как он убил дракона, ему никакие ведьмы не страшны; и Тристан невольно почувствовал, как сжалось его сердце. Ведь он-то знал, как далеко простиралась сила той, которая, насколько он был уверен, не остановится ни перед чем, чтобы навредить Аэльроту и сжить его со света.

Через несколько дней Тристан уже мог садиться на коня. От прежней его слабости не осталось и следа; он даже согласился участвовать в охоте, которую устраивал Аэльрот, уже всеми признанный как наследный принц. Было решено, что в скором времени он возьмет в жены Эссилт, чтобы упрочить свой будущий престол. Казалось, что таково было и желание Аэльрота – но не Эссилт, которая относилась к сыну своей мачехи по меньшей мере сдержанно, если не враждебно.

Охота получилась большая, роскошная и бестолковая; с гиканьем всадники промчались по жалким крестьянским полям, топча посевы, и рассеялись по лесу. Тристану подумалось, что хорошо было бы научить будущего ирландского короля Аэльрота охоте по корнуолльским обычаям, которая велась не в пример благороднее и слаженнее. Случайно повернувшись в седле, он заметил Эссилт, которая тоже отстала от прочих. Тристан подъехал к ней.

– Я здесь первый раз, – объяснил он, – и боюсь заблудиться.

Лошади, фыркая, скребли копытами мох; птицы, вспугнутые людьми, с жалобным криком носились над лесом. На глазах Тристана из чащи выбежал потешный барсук и с урчанием скрылся среди деревьев. Тристану показалось, что Эссилт немного побледнела.

– Я не люблю леса, – сказала она. – Здесь неподалеку есть озеро; если хочешь, отправимся туда.

Они ехали бок о бок, разговаривая о ничего не значащих вещах. Тристану все чудилось, что Эссилт избегает его взгляда. По тропинке, вьющейся между деревьев, они вышли на берег озера такой невиданной красоты и синевы, что у Тристана захватило дух. Эссилт сказала что-то, чего Тристан не понял.

– Как? – спросил он.

– Зеркало неба и земли, – объяснила принцесса. – Так его называли древние жители этих мест, а теперь никто не понимает их языка.

Тристан спустился к воде: она была на диво чиста и прозрачна, но ни один взгляд не смог бы различить камней на ее дне. Казалось, у озера вовсе нет дна, и в то же время деревья и небо отражались на его глади с изумительной, почти пугающей четкостью, от которой у человека непривычного поневоле начинала кружиться голова. Тристан же радовался, как ребенок; вот косо выросшая береза в воде, точь-в-точь такая же, как и над водой; вот два гнезда ласточек, подлинное и призрачное, и две ласточки; и Эссилт, тоже приблизившаяся на коне к берегу, вся целиком видна на поверхности колдовского озера, как живая; Эссилт… только Эссилт ли это? Тристан в смятении перевел взгляд на лицо своей спутницы: ничего не изменилось, она оставалась такой же некрасивой и нежеланной, как раньше, – но внизу, в водоеме, в ее одежде и с лентами в волосах была самая прекрасная девушка, какую только можно себе вообразить, и при виде ее Тристана странно кольнуло где-то внизу сердца – так, словно иголочкой поддела его невидимая швея-любовь. Тристан опустил глаза – и увидел себя: не принявшего чужое обличье воина, оказавшегося среди своих кровных врагов, а Тристана, юного, смеющегося, семнадцатилетнего. Кровь разом отхлынула у него от щек; он схватился за поводья, но схватила их не рука юноши – рука человека, которого он ненавидел, человека, которым он не был и одновременно был. И тогда, в это мгновение величайшего смятения, Тристан услышал голос Эссилт:

– У этого озера есть еще одно свойство: каждому, откуда бы он ни пришел, оно являет его истинный облик. Теперь я увидела, каков ты из себя, Тристан из Лионеля.

– И я увидел тебя, принцесса Эссилт, – пробормотал Тристан. Он понял, что ведьма своим колдовством отвела ему глаза и то, что было на самом деле прекрасным, он считал урод-ливым; но едва он осознал это, злые чары пали. Он вновь взглянул на Эссилт – ему показалось, что нестерпимый блеск исходит от нее; девушка, которую он только что видел в озере, теперь стояла на берегу напротив него, и ее невидящий взгляд ожег его бедное сердце. Только теперь осознал он слова, которые были ему сказаны: они не оставляли ему надежды.

– Теперь ты будешь вечно ненавидеть меня, – сказал Тристан; Эссилт не отвечала, глядя на него с прежним ожесточением. – Я не спрашиваю у тебя, каким ведовством ты вызнала мое имя; ибо я есть то, что я есть, и не стыжусь этого.

Свободной рукой Эссилт достала из складок платья маленький зазубренный осколок.

– Ты говоришь о ведовстве, Тристан из Лионеля? О нет; к чему мне прибегать к нему, когда доказательства сами бросаются в глаза? Осколок твоего меча застрял в доспехах Морхольта; вот он, видишь? Я берегла его, веря, что судьба однажды окажется ко мне благосклонна. Когда Аэльрот привез тебя, ты сжимал в руке меч; ничто не портило красоту лезвия, кроме маленькой выщербинки, и клянусь тебе, я тотчас же узнала ее. Я приложила осколок к лезвию – они сошлись. А теперь скажи мне, Тристан из Лионеля: что ты делаешь здесь в чужом обличье?