Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Телохранитель отца настороже. И если Дипольд поддастся губительному порыву… Нет, убить-то его, разумеется, не убьют. Едва ли курфюрст позволит своему цепному псу пролить кровь единственного наследника. Дипольда просто обезоружат и вышвырнут из приемной залы, как щенка. Быть может, бросят под замок. И доверительных бесед с ним Карл Осторожный, точно, вести уже не станет. А главное, отец узнает, на что он способен, к чему готов. И, узнав это, будущий кайзер не позволит больше Дипольду подобраться так…

«Так близко к трону».

Пфальцграф шумно вдохнул. Резко выдохнул. Еще раз прошелся через просторную залу. От стены к стене. Звонко печатая шаг. Весь скопившийся гнев бросая в ноги, в кованые каблуки и золоченые шпоры. На перевязи болтался меч, за которым — Дипольд ничуть не сомневался в этом — следили глаза отцовского трабанта. За правым голенищем, будто влитой, лежал потаенный нож в узком плоском кармашке-ножнах. Но и от него сейчас проку не будет.

— Не нужно так волноваться, Дипольд, — Карл Вассершлосский внимательно и пристально — даже, пожалуй, слишком внимательно и слишком пристально — наблюдал за ним. Телохранитель Карла — тоже. — Тебе следует успокоиться. Немедленно.

Отец и его гвардеец… Больше — никого. Оно, наверное, и к лучшему. Потому что с гейнским пфальцграфом по прозвищу Славный разговаривали сейчас, как с неразумным ребенком.

И Дипольд все же не выдержал.

И — прорвало. То, что душило, что тяготило…

— Нельзя!!! — его крик заметался, забился раненой птицей под высокими сводами. Резкий, яростный, отчаянный, угрожающий крик.

Курфюрст вздрогнул. Едва заметно, но…

Телохранитель Карла напрягся. Гораздо заметнее.

— Нельзя нам сейчас успокаиваться, отец! Никак нельзя! Успокоение сейчас смерти подобно!

— Возьми себя в руки, сын! — потребовал Вассершлосский герцог.

— В эти?.. — Дипольд оскалился — безумно, по-звериному. Поднял раскрытые ладони, повернул, показывая их Карлу. С одной стороны, с другой. Пусть посмотрит, батюшка, пусть рассмотрит получше натертые настоящим, боевым оружием мозоли. — Но эти руки даны мне не для того, чтобы сдерживать себя. Эти руки жаждут иного. Сразить врага! Поквитаться с Оберландом!

Карл молчал, чуть сведя брови. Курфюрст слушал, не перебивая.

— Так поквитаться, чтобы под пальцами захрустели глотки, — все больше и больше ярился Дипольд. А руки снова сжимались в кулаки. Сами собой. — Чтобы правая длань сломала кадык чернокнижному маркграфу, а левая выдавила всю, до последней капли, поганую жизнь из его проклятого магиера! Ибо если не будет так — будет иначе. Наоборот будет, отец! Если наши руки первыми не дотянутся до горла Верхней Марки, если мы сразу, сейчас же, без промедления, не передавим оберландцев, то стальная хватка железных големов скоро свернет шею всему Остланду! И шею свернет! И хребет переломит! И ребра сокрушит!

Все.

Сказано.

Дипольд замолчал, хрипло и жадно дыша. Воздух, слова, запал кончились…

Остландский курфюрст Карл Осторожный долго и испытующе взирал на сына. Былая невозмутимость не ушла полностью с его лица, но словно бы отступила на время, приоткрыв что-то простое, искреннее, человеческое…

Во взгляде Карла неодобрение и осуждение мешались сейчас с отцовской тревогой, жалостью и сочувствием. Было как-то неловко, не по себе было от такого взгляда. Дипольд вдруг увидел себя со стороны — глазами родителя. Вот он стоит посреди необъятной залы, перед могущественным отцом, как перед неправедным судией, — раскрасневшийся, дрожащий от ярости, со сжатыми и воздетыми к потолку кулаками, с искаженным лицом, с глазами, горящими безумным блеском. Смешной и страшный одновременно. Та еще картина…

А неподвижная статуя за высокой спинкой курфюрстового кресла-трона, оказывается, уже сменила позу. Верный трабант стоит теперь чуть ближе — у правого подлокотника. И ладонь телохранителя не просто лежит на рукояти меча, но — крепко сжимает оружие.

Значит, Фридриху-Фердинанду пфальцграф смешным не казался.

Пауза затягивалась. Сверх всякой меры. Шли секунды. Одна, вторая, третья…

Карл Осторожный наконец нарушил молчание:

— Ты всегда был непозволительно горяч, сын, но сейчас…

Курфюрст наморщил лоб, подбирая подходящее определение, и никак не мог найти то самое слово, которое верно выразило бы его чувства. И — нехорошие предчувствия.

— Сейчас ты стал каким-то…

Снова тянулась пауза.

— Каким, отец? — прохрипел-поторопил Дипольд.

Каким он стал?!

В горле у пфальцграфа пересохло. И першило, и саднило в горле так, будто стальная хватка оберландского голема, о которой он только что пророчествовал… будто она уже…

Говорить было трудно.

— Другим, — вздохнул Карл. — Другим ты стал.

И добавил — мягко, осторожно:

— Я не знаю, что именно в тебе изменилось, сын, я не знаю, что с тобой сделали там, в Оберландмарке, но…

— Что изменилось?! Что сделали?! — Дипольд аж скрежетнул зубами. Лютая злоба вновь переполняла его и рвалась наружу. — А как ты сам думаешь, отец, что может сделать со свободным человеком благородного происхождения заточение в клетке? Как может изменить рыцаря, привыкшего к мечу в руке, позорная цепь на ногах?

И опять Карл смотрел на Дипольда. Внимательно, не отрываясь, долго… Томительно долго. Потом произнес — негромко и задумчиво:

— В Остланде говорят: тот, кто попадает к Альфреду Чернокнижнику, назад не возвращается, а если такое все же произойдет, то вернувшийся ступит на порог своего дома иным человеком. До сих пор я не особо верил в эти сказки, но теперь…

Курфюрст вдруг сбился, судорожно сглотнул. Невозмутимый Карл Осторожный более не считал нужным скрывать своей боли и печали. В глазах курфюрста блестела влага.

Невиданное, немыслимое доселе зрелище!

— Что теперь, отец? — спросил пфальцграф, уже не столько взбешенный, сколько растерянный и вовсе сбитый с толку.

— Сдается мне, все так и есть, Дипольд… Я вижу перед собой сына. И я не узнаю его. Нет, не так… Не узнаю до конца, прежнего — не узнаю. Или, быть может, узнаю с той стороны, которой не видел и не знал в тебе прежде. Понять не могу, в чем тут дело и как такое возможно, но сердцем чую. Все ли с тобой в порядке, мой мальчик?

«Мой мальчик?!» Что за телячьи нежности?! Поведение отца начинало не просто озадачивать — пугать. Стареет курфюрст? Или замыслил какой-то подвох? Или все же дело в другом? В отцовской любви, которую прежде Карл не особенно-то и выказывал?

— Со мной все будет в полном порядке, когда сдохнет Альфред Чернокнижник, — фыркнул Дипольд. — И вместе с маркграфом — его магиер. А заодно — все прочие оберландские свиньи…