Татьяна Коростышевская - Внучка бабы Яги

Притаившись среди кустов, желтогрудая зимняя птица терзала клювом кусочек мяса. Влад криво усмехнулся, став невольным свидетелем чужого пира. Наклонившись, он зачерпнул горсть голубоватого утреннего снега и с наслаждением умылся. Морозец гнал прочь хмельную одурь.

— Уж не захворал ли ты часом?

В голосе соратника слышалось сочувствие.

— Через пару дней как новенький буду.

— Много сил потратил? Докрасовался? Говорил тебе, надо дружинников своим ходом отправлять, а не с порталами баловаться…

— Ну чего ты квохчешь, как наседка? — с досадой отмахнулся господарь. — Своим вассалам положено неуязвимость демонстрировать, уверенность, а не слабости.

— Вот ты мне и показываешь, — хохотнул Михай. — И силу, и твердость, и…

Черной молнией метнувшись к братчику, Влад повалил того в снег:

— Уши надеру, волчара.

— Да я сейчас стаю кликну, — весело отбивался Михай. — Вот и посмотрим, кто кому чего надерет.

— А, все на одного! Нечестно!

Они возились в сугробе с азартом ершистых пацанов, выясняя, кто прав, а кто виноват, с помощью старой доброй драки. Как было когда-то в детстве. У каждого имелись свои хитрости и излюбленные приемы, изученные, впрочем, за годы их знакомства до тонкостей.

— Все, все, мир! — поднял руки Михай. — Ты победил! Будем считать, что мои уши уже пострадали.

— То-то же. — Влад отряхивал от снега плащ. — Будешь в следующий раз на своего господаря хулу возводить!

— Там к тебе посыльный от Трисветлого пожаловал, — сказал перевертыш, отдышавшись. — Я как раз за тобой шел, когда ребята его привели.

— Знак показал? — Голос господаря растерял всю веселость.

— Да, я смотрел, — кивнул Михай. — Очень похож на настоящий.

— Догадываешься, что вещунам от нас понадобилось?

— К гадалке не ходить, — грустно пошутил братчик. — Они сами за ней явились.

— Отдать Лутоню этим клоунам? — задумчиво проговорил Влад. — Пока Ив будет выяснять, куда подевалась настоящая Марианна, пока узнает, кому ворожка свои артефакты передала… Стоп! А может, у этого визита другая причина имеется?

Михай напрягся:

— Какая?

— Ты посыльного в чей шатер отправил? — не обратил внимания на вопрос Влад.

— В свой. У тебя же гостья.

— Замечательно. — Господарь хлопнул в ладоши. — Пойдем, послушаем, чем Трисветлому может помочь бедный валашский князь и его не менее убогий соратник. Разыграть гамбит мы всегда успеем.

— Не отдавай им девчонку, — неожиданно хрипло сказал Михай. — Очень прошу…

— Все еще не оставил мысли о браке? — голос Влада сочился ядом. — Роковая страсть? Представляю, какими глазами посмотрит на меня твоя матушка, когда ты притащишь ей из Рутении такую невестку. Мезальянс! Потомок древнего боярского рода и…

— Она на Вайорику похожа…

Дракон смолк, резко развернулся и широкими шагами отправился в сторону лагеря. Из кустов, расправившись с добычей, выпорхнула синица.

Поначалу я, конечно, старалась как-то соблюсти приличия — аккуратно ставила на место чужие вещи и даже не пыталась отпирать шкатулки и деревянные сундучки, установленные у стен шатра. Но своей старой дорожной сумы я нигде не находила, поэтому начинала терять терпение. Влад, неожиданно вернувшийся в свой шатер, нашел меня отчаянно скулящей по поводу обломанного ногтя. За полминуточки до этого я пробовала пострадавшими пальцами подцепить крышку самого увесистого сундука.

— Это обыск? — неприветливо спросил господарь. — Опять какую-нибудь фамильную реликвию стащить хочешь?

— Око за око, — подула я на руку. — Ты письмо не тебе писаное вскрыть пытался, я — твой сундук.

— Может, спросишь по-хорошему?

— Суму я свою ищу. Холщовая такая, косо выкроенная, у тебя под лежанкой в тереме валялась. Не видал?

— Как же, как же, — посветлел лицом князь. — Припоминаю…

Он нажал на незаметный глазу рычажок, и крышка сундука откинулась сама собой. В укладке обнаружились кипы каких-то бумаг, плотные денежные мешочки и моя холщовая пропажа, смотревшаяся инородно в эдаком окружении.

Я схватила свое. Влад, будто кролика за уши, вытащил два кошеля и с усмешкой протянул мне:

— Прими. За работу.

Я долго не ломалась:

— Благодарствуйте.

Прозрачная вода Серебряного озера приятно холодила ноги. Мейера сидела на берегу в полном одиночестве. Солнце давно перевалило за половину горизонта, погас обрядовый костер, врата беспомощно валялись на земле обычными палками, индрики разбрелись кто куда, занятые своими делами и заботами. Никто и не вспомнил о своей опозоренной жрице. И он тоже не вспомнил, тот, кто когда-то был для нее светом в окошке, глотком воздуха, путеводной звездой.

— Ты помнишь, как тебя звали раньше, женщина? — Шила подошел неслышно, присел рядом и точно так же, как и она, опустил в воду босые ноги.

— Нет, — смахнула набежавшую слезу мудрейшая. — Это было так давно…

— А я помню — тебя звали Айна.

— Это имя что-нибудь значило? — равнодушно спросила она.

— У любых слов есть значения.

— И что же?

— «Единственная». — Мальчишка болтнул ногой, вода помутнела. — Хорошее, сильное имя.

— Я его предала.

— Нет, просто оставила на время.

— Я не была сильной. Не была единственной, я не была даже мудрой. Все это время я делала то, что хотел от меня он. И что теперь? Одиночество и презрение. Даже ты перестал говорить со мной!

— Не плачь. — Тонкая мальчишеская рука обняла ее за плечи. — Я хотел, чтобы ты была счастлива. Помнишь, как ты в первый раз увидала своего мужа, как забилось твое сердце, как сладостно заныло внутри от предвкушения того, что уже на рассвете ты будешь принадлежать ему?

— Молодая была, — всхлипнула женщина. — Думала, весь мир смогу под себя переделать. Думала, наша любовь изменит глупые старинные обычаи, что буду для него навсегда… единственной. Я же и не отпустила тебя тогда только для того, чтоб милее ему казаться, чтоб послушание мое ему по нраву пришлось.

— Ты все еще любишь его?

— Не знаю. Еще утром я сказала бы тебе — «да». А теперь, после позора…

— Никакого позора, — мягко засмеялся Шила. — Ты во второй раз в своей жизни вышла замуж. Причем за того самого мужчину. В чем же бесчестие? Если хочешь, можешь заставить его жить с тобой, согласно обычаю, и он покорится. Ты еще сможешь родить ему детей — моя вода помогла тебе сохранить все женские качества.

— Поздно. Я уже не люблю Сикиса.

То, что она произнесла вслух это имя, будто сбросило с ее души пудовый камень. Мейера ощутила невероятную легкость. Ей захотелось звонко расхохотаться, чтоб эхо ее смеха разнеслось по Заповедной пуще сотней серебристых колокольчиков.